если эта старая, как мир, истина стала совершенно чуждой.
9. Тысячу лет молчаливо растет в лесу дуб, только на тысячном году, когда дровосек приходит с топором, раздается эхо в тишине и дуб дает знать о себе, когда он падает с оглушительным шумом. Как тихо был посажен желудь, снесенный случайным ветром! Когда цвел дуб и украшался листьями, то эти радостные для него события не возвещались радостными криками.
Изредка лишь слышалось слово признания со стороны спокойного наблюдателя. Все это не было событием, — это спокойно свершалось; не в один час, а в течение многих дней; что можно было об этом сказать? Этот час казался похожим на последний, похожим на последующий.
Так происходит всюду; безрассудная молва болтает не о том, что было сделано, а о неудачах и об опозданиях; и безрассудная история (более или менее сокращенный, письменный обзор молвы) знает мало достойного изучения. Нашествие Аттилы, крестовый поход Вальтера Голяка, Сицилийская вечерня, Тридцатилетняя война: один только грех и беда; никакой работы, только помехи и задержка всякой работы. Однако все же земля ежегодно зеленела и урожай ее созревал; рука работающего, ум мыслителя не отдыхали: благодаря этому у нас, несмотря на все, остался великолепный, прославленный, цветущий мир.
Бедная история может спросить себя с удивлением: «откуда он происходит?» Мало знает она о нем, много о том, что задержало его и хотело уничтожить. Это ее обычай и правило, благодаря ли необходимости или безрассудному выбору, и странная фраза справедлива: «Счастлив народ, коего календари остаются пустыми».
10. Так же обстоит со всеми видами интеллигентности, направлена ли она на поиски правды или на соответствующие сообщения о ней, на поэзию, на красноречие или на глубину проницательности, которая служит основанием для этих двух последних. Характерный признак труда — некоторая постоянная непроизвольность и бессознательность.
«Здоровые не знают о состоянии своего здоровья; знают о нем лишь больные».
11. Мудрость — божественный вестник, который приносит с собой в этот мир каждая человеческая душа, божественное предсказание новой и присущей ему способности действовать, которую новый человек получил, — по своему существу молчалива. Ее нельзя сразу и целиком прочитать словами; потому что она написана в непонятной действительности таланта, положения, желаний и возможности, которыми снабжен человек, она кроется в предчувствии, в неизвестной борьбе, страстном старании и может быть вполне прочитана лишь тогда, когда исполнена его работа. Не благородные движения природы, а низкие вводят человека в искушение, чтобы обнаружить тайну его души в словах. если у него есть тайна, слова всегда остаются недостаточными.
Слова только задерживают настоящее обнаружение поступка, мешают ему и сделают его, наконец, невозможным. никто из тех, кто совершает важное на свете, не станет говорить об этом подробно. Вильгельм Молчаливый лучше всего говорил освобожденной страной; Оливер Кромвель не блистал красноречием; Гёте находил, что когда он собирался писать книгу, то не хотел об этом говорить; только тогда она удавалась.
12. Человек и его работа не оцениваются по тому, что называется их влиянием на мир, по тому, благодаря чему мы можем судить об их влиянии. Влияние, действие, польза? Дайте нам делать нашу работу; забота об ее плодах принадлежит другим, ее собственные плоды созреют; воплотятся ли они в тронах халифов или арабских завоеваниях и наполнят собой «все утренние и вечерние газеты» и все исторические сочинения (своего рода дистиллированные газеты) или не воплотятся в таком виде, — какое это имеет значение? Это неподлинный ее результат!
Арабский халиф имел ценность и значение, лишь поскольку он мог что-то делать. Если бы великое дело человечества, человеческая работа на Божьем свете не поощрялась халифом, то не имело бы никакого значения, сколько раз он обнажал свои сабли и какая добыча ему доставалась, сколько золотых монет он вкладывал в карман, какой шум и тревогу подымал он на свете, — он был лишь шумным ничтожеством; в сущности, его и вовсе не было.
Будем уважать великое царство молчания! Неизмеримый клад, которого мы не можем хвастливо пересчитать и показать людям! Это каждому из нас больше всего нужно в наши громкие времена.
13. Если смотреть на дело исходя из высокого масштаба, то мы заметим, что века геройства не века нравственной философии. Если можно философствовать о добродетели, то она познала самое себя, она стала больной и становится все дряхлее.
14. В нашем внутреннем, как и в нашем внешнем, мире нам открыто лишь «механическое», но отнюдь не динамическое и имеющее в себе жизненную силу. Говоря о нашем мышлении, мы хотели бы заметить: то, что мы формулируем в виде высказываемых нами мыслей, есть лишь внешняя, поверхностная сторона, под областью логического доказательства и сознательного выражения мыслей лежит область размышления.
Здесь, в ее спокойной, таинственной глубине, живет жизненная сила, которая есть в нас, и здесь, если нужно что-нибудь создать, а не только изготовить и сообщить, должна происходить работа. Изготовление понятно, но тривиально; создание велико и не может быть понято. Поэтому, если спорящий или демонстрирующий, которых мы можем считать наиболее проницательными среди настоящих мыслителей, — знает, что он сделал и как он это сделал, то, наоборот, художник, которого мы ставим на самую высокую ступень, — не знает этого; он должен говорить о вдохновении и тем или иным способом назвать свое произведение подарком Божества.
В общем же «гений остается всегда тайной для самого себя»; мы всюду ежедневно видим доказательства этой старой истины.
15. Как верно, что всякое деяние, которое совершает человек или народ, сознательно намереваясь сделать нечто великое, — не велико, а мало.
16. Поэтому повторяем еще раз: великое, творящее и продолжительное всегда остается для себя тайной, — и лишь малое, неплодотворное и преходящее есть нечто другое.
17. Мы, и даже строжайшие из нас, смотрим как на нечто естественное, что все люди, сделавшие что-нибудь, имеют право объявлять об этом по возможности громче и приглашать публику их за это вознаградить. Каждый свой собственный глашатай — это правило доведено до весьма тревожной стадии. Рекламируй, как можно громче, свою шляпу.
Сначала придерживайся правдивой рекламы, если это достигает цели; если нет, то ухватись за ложную, насколько нужно для твоей цели, и не в такой степени ложную, чтобы ей нельзя было поверить. В действительности, утверждаю я, это не так. ни от одного человека природа не требует, чтобы он рекламировал свои действия и деяния и изготовление своих шляп, — природа даже запрещает людям делать это. На всем свете нет человека или шляпника, который не чувствовал или не чувствовал бы, что он унижает себя разговорами о своих достоинствах и уменьях и о своем превосходстве в