с удовольствием скромничал д’Эрикур. – Не стоит преувеличивать! Я всего лишь отстаивал взгляды, которые считал верными. Всего лишь стремился к тому, чтобы солнце Разума осветило нашу многострадальную землю, изнемогшую под бременем деспотизма и мракобесия! Всего лишь мечтал о том, чтобы однажды Франция вкусила радости естественных законов, справедливых гражданских прав, народного представительства…
– Вы истинный философ, д’Эрикур!
– Вы истинный просветитель!
– Конечно, в нашем мире много несправедливости…
– Как будто им недостаточно было продержать вас в Бастилии столько времени!
– Чем благороднее помыслы человека, тем больше ему приходится претерпеть…
– …от власти предержащей!
– Ну, я бы не стал разбрасываться обвинениями, – продолжал виконт, – того, кто подбросил улику, надо еще найти… Уважение к правам человека не позволяет мне назвать виновным кого-либо без суда. А уж подозревать двор… наше дорогое правительство… нашу Святую церковь… слуг любимого всеми Его Величества… Нет, дамы, нет! Я не способен поверить в их злонамеренность!
– Ах, виконт!
– Вы не только выдающийся просветитель!
– Вы еще и замечательный гражданин!
– Вернейший подданный!
– Сама скромность!
– Сама чистота!
– И принимаете страдания так безропотно!
– И столь великодушны к своим врагам…
– …которые плетут у вас за спиной сети интриг!
– Но не бойтесь, виконт! Весь свет на вашей стороне!
– Если прислужники деспотизма и фанатизма еще раз предпримут атаку против вас, д’Эрикур, просвещенное человечество вас отстоит. Даже не сомневайтесь!
– Отныне вы – символ борьбы всех свободных французов против отжившей системы обскурантизма и раболепия!
– Ах, право, вы мне льстите… – продолжал красоваться виконт, делая вид, что чрезвычайно заинтересован в окружающих его дамах, но краем глаза наблюдая за арфисткой, шестнадцатилетней мадам де Шампо, чьи маленькие белые ручки и ножка в атласной туфельке, разукрашенной вышивкой, смотрелись за инструментом как никогда пикантно.
К неудовольствию д’Эрикура, юная мадам почти тотчас же покинула арфу и присоединилась к собравшейся вокруг него компании.
– Я что-то пропустила, виконт? Боже мой, неужели я так и не услышу этой чудовищной истории о вашем преследовании?! Не могли бы вы быть так любезны, чтобы повторить ее для меня еще раз?
Д’Эрикуру было нетрудно повторить рассказ еще раз – и еще раз выслушать восклицания о своей героической, жертвенной борьбе с деспотизмом. Что и говорить, внимание публики, в особенности женской ее части, льстило виконту. У него, конечно, и раньше не было проблем с противоположным полом, но теперь, в статусе угнетенного просветителя, д’Эрикур едва отбивался от дам, желающих получить его благосклонность.
Только одно неприятное следствие повлекло за собой подброшенное ожерелье. Среди немногочисленных людей, поверивших в виновность виконта, был двоюродный дядюшка мадемуазель де Жерминьяк – ее опекун, пару дней назад водворившийся в доме на улице Кенкампуа. Человек тупоумный и ограниченный, по мнению д’Эрикура, противник просвещения и философов, религиозный фанатик, он вообразил, что виконт в самом деле виновен в убийстве его драгоценной родственницы, и велел не пускать его на порог. Если подбросивший ожерелье человек Кавальона – а это, несомненно, был человек Кавальона, ведь у кого, как не у подлинного убийцы старушки, могли находиться ее украшения, – стремился к тому, чтобы опорочить виконта в глазах Жерминьяков и расстроить сватовство, то план этот удался превосходно. Впрочем, охотники за свитком могли бы и не стараться, не рисковать… Наследница старухи все равно не заинтересовалась виконтом. Она бы и так ему отказала: можно сказать, что уже отказала, это было очевидно, хоть пока и не произнесено вслух. Д’Эрикур кусал локти, жалея о том, что не воспользовался вольнодумным предложением мадемуазель и не поднялся к ней в спальню в день знакомства: тогда он был настолько шокирован, что убежал сломя голову вон из этого дома… А ведь можно было бы не только поближе познакомиться с вольтерьянкой, но и под шумок обыскать ее будуар – и кто знает, не нашлась ли бы там шкатулка, инкрустированная раковинами?.. Теперь уже поздно. Дорога в особняк на улице Кенкампуа закрыта. До тех пор пока гнев опекуна не уляжется, а доброе имя д’Эрикура не будет восстановлено, девица наверняка успеет подыскать себе нового жениха и свиток уйдет из-под носа…
Свиток, свиток… Последнее время виконт только о нем и думал.
Один ли виконт?..
У Д’Эрикура все чаще возникало ощущение, что за сокровищем тамплиеров охотятся не только он и его бастильские знакомые. Отчасти виновником этого был он сам. Следуя неудержимому желанию разузнать что-нибудь о таинственном свитке с заклинанием, виконт имел неосторожность задать людям, которых он почитал знающими, несколько излишне откровенных вопросов.
Сначала он обратился к шестидесятилетней герцогине де Граммон – сестре покойного герцога Шуазеля, бывшего министра иностранных дел. Эта почтенная дама, напоминавшая мужчину тембром своего голоса, резкостью манер и смелостью суждений, была обладательницей знатной библиотеки. Д’Эрикур осторожно спросил, не найдется ли у нее книг о тамплиерах и палестинских свитках. Герцогиня посмотрела на него как-то странно. Видимо, осудила новое увлечение. Д’Эрикур еще с детства робел перед этой дамой, так что ввязываться в дискуссию не стал. Решил подойти к герцогу Орлеанскому: с этим принцем крови, увлеченным английским парламентаризмом и вечно находящимся в оппозиции, они регулярно встречались в салоне мадам Гельвеций. В ответ на вопрос, не известно ли ему что-нибудь о привезенных из Святой земли магических свитках, герцог разразился целой лекцией о глупости «сказок про тамплиеров» и тщетности поисков артефактов, привезенных ими в Европу. С неожиданной горячностью он уверял д’Эрикура в том, что нет ничего важнее, чем выборы в Генеральные Штаты, а все разговоры о поисках философского камня и таинственные обряды – не что иное, как развлечение для глупцов. Странно было слышать подобное от главного масона страны, от самого магистра ложи Великого Востока!
«Он хочет отвлечь меня от поисков. Хочет сохранить какую-то тайну!» – уяснил д’Эрикур.
Прогулка по парижским книжным лавкам тоже не принесла результата. Виконт обошел все магазины, которые только знал, спрашивая у продавцов что-нибудь о воинах Господа и привезенных из Палестины старинных свитках. Ему так и не предложили ничего стоящего.
Расспросы знакомых о человеке по фамилии Кавальон тоже ничего не принесли.
Виконт перелетал из гостиной в гостиную, из постели в постель. За короткое время он сделался знаменитостью. Его приглашали, его ждали, им интересовались. Д’Эрикур вошел в моду. Еще полгода назад он отдал бы что угодно за подобное удовольствие! Но теперь… Светские любезности начинали надоедать, доступностью женщин он пресытился. Тщетность попыток узнать что-то о заклинании злила и распаляла любопытство. Желание найти Кавальона, раскрыть убийство старухи и, наконец, добыть свиток всевластия заслонило все остальное. Через неделю после злополучного обыска никто и ничто не интересовало виконта так, как содержимое инкрустированной раковинами шкатулки старухи де Жерминьяк.
С мыслями о тщетности поисков свитка и злонамеренных конкурентах в борьбе за эту реликвию покидал в этот день д’Эрикур очередную гостиную и садился в кабриолет.