Квентин глянул вверх: под потолком были подвешены телевизоры, чтобы ожидающие не скучали. На экране развеселый дедок, наряженный в вышитую косоворотку, приплясывая, растягивал мехи инструмента: «А, браво, Фигаро, браво-брависсимо!»
А в уголке кадра белела маркировка канала: НТВ.
Джефферсон глянул на часы. Служащая за стойкой уловила этот беспокойный взгляд, сказала на школьно — правильном английском, что пассажир может не волноваться, до отлета еще есть время.
Он поблагодарил. Хотя вовсе не это интересовало его. Джулия ведь просила его включить как раз в эти минуты НТВ…
Джулия. Его ставка ва-банк. Его тройка, семерка…
— Дама! — взвизгнул кто-то. — Лечиться надо! Прет, как на буфет!
Визжала тетка в роскошной шубе из чернобурки, габаритами действительно напоминавшая буфет. Она отлетела в сторону, едва не сбитая с ног кем-то, несущимся на всех парусах.
Этот некто был в распахнутой куртке и джинсах, коротко стриженный, очумевший. Как тетке удалось распознать в сем стремительном существе даму?
— Мистер Джефферсон, возьмите ваши документы, — тормошила американца служащая.
Квентин взял бумаги не глядя. Он двинулся навстречу своей даме. Даме сердца. Своей ставке ва-банк.
Большая группа тоненько щебечущих вьетнамцев разделила их, а они, оба такие высокие, протягивали друг к другу руки над головами миниатюрных желтокожих.
А еще выше, под самым потолком, на экране подвесного телевизора плавной походкой вышагивала русская красавица Лидия Кузнецова в просторной тунике и с горой отнюдь не русских фруктов на макушке. Зрелище было величественным: вместо обычных эфемерных манекенщиц по подиуму, казалось, плыла сама богиня плодородия.
— Венечка!
— Джулия!
Их руки наконец соединились, и под локтями пронырнул последний юркий вьетнамец.
Так же юрко шустрил вокруг Лиды Фигаро из Денисовой труппы, время от времени проделывая сальто. Но при этом напудренный парик спадал с его головы, и тогда Фигаро садился в парикмахерское кресло, предоставив свою лохматую голову в распоряжение Матвея Кошкина. Московский цирюльник причесывал цирюльника севильского. И лихой гармонист-затейник Василий Павлович аккомпанировал двум мастерам своего дела.
Двое целовались посреди зала ожидания под русско-итальянскую музыку. Им было наплевать на все и на всех. Даже краешком глаза Юлька не глядела под потолок, откуда демонстрировалось ее детище. Да и зачем? Она и так знала, что там должно происходить.
К примеру, вот на этом музыкальном пассаже зрители увидят спину еще одной богини плодородия, сзади похожей на первую как две капли воды. А потом она обернется — и окажется негритянкой. И ее окружат пять очаровательных девочек-мулаток, младшую из которых зовут Амур.
Амур — по-французски значит Любовь. А это слово на всех языках звучит красиво.
— Май лав! — шептал Квентин.
— Любимый! — отзывалась Юлька.
И ей не было никакого дела до того, что с телевизионного экрана на них в этот момент взирал Денис Ивашенко, ревниво дергая кончиком носа.
— Скажи, Джулия, теперь ты согласна встречать со мной Рождество?
— Как! Ты улетаешь до самой зимы?!
— Не бойся! Я вернусь раньше.
— Возвращайся завтра.
— Завтра — еще нет. Но скоро.
Оно всем понятно, это короткое слово «любовь». Для него не существует времени и пространства. Француз Бомарше и итальянец Россини, африканка Сесиль и африканец Пушкин, русский старик Василий Павлович и роскошная Лида, — все, все жители планеты Земля знают это чувство.
Оно знакомо даже странным существам кентаврам, которые ищут свою мечту среди звезд. И иногда звезда падает прямо к ним на ладонь, ведь руки у этих полулошадей человеческие.
Квентин обхватил своими широкими ладонями Юлькины щеки, бледные от волнения, и не отпускал даже тогда, когда объявили, что посадка на рейс до Лос-Анджелеса заканчивается.
Почему объявления в аэропортах, даже международных, всегда звучат так хрипло и зловеще? Наверное, потому, что они обозначают разлуку.
— Останься, — чуть слышно попросила Юля.
— Я вернусь.
Больше они не целовались. Она просто прижалась лбом к его груди и замерла так. А он положил руку ей на затылок.
Они стояли неподвижно до тех самых пор, пока служительница, с сочувствием наблюдавшая всю эту сцену, не стала звать уже персонально его:
— Мистер Джефферсон! Мистер Джефферсон! Вы опоздаете.
Тогда он резко повернулся и побежал, не оглядываясь.
А на экране под потолком закрылся театральный занавес. На поклон вышла только одна маленькая белокурая мулаточка по имени Любовь.
Все закончилось.
Все закончилось Любовью…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Ни сумерки не властны, ни года над нами.
В небе синь и безмятежность.
Нас в мире только двое в час,
когда вселенная хранит покой и нежность. Ты умывалась утренней росой,
и свет земной был ярок и велик.
Остался в памяти прекрасный и святой
С тобою разделенный краткий миг.
Пер Лагерквист
Глава 1
ДВОЕ И ОДИН
Миша ждал Юльку около редакции. Удивительно, как он ее вычислил? Ведь с самой зимы не встречались и не перезванивались.
— Привет.
Он подошел, как ни в чем не бывало чмокнул в щечку, словно только вчера расстались.
Юлька рассеянно скользнула по нему взглядом, мельком отметила, что он возмужал, или это модная небритость дает ощущение силы…
— Привет, рада тебя видеть, — дежурно выпалила она, привычно несясь вперед, словно ныряя в сутолоку людного тротуара.
— Может, сходим куда-нибудь? — предложил Миша, приноравливая свои размашистые наги к мелким и торопливым Юлькиным.
— Извини, Мишуля, некогда…
Юлька посмотрела на него и постаралась улыбнуться пообворожительнее, чтобы смягчить отказ.
Это весна так действует, что люди вдруг вспоминают старые влюбленности. Апрельское солнце согревает землю, почки набухают, птички чирикают, девушки выползли из тяжелых шуб, сменили сапоги на легкие туфельки, освободили от шапок пышные волосы и словно расцвели вместе с проснувшейся природой. Вот и Миша очнулся от «спячки» и опять ждет от Юльки взаимности.
Впрочем, она не знала точно, кто же из них свел бедного Мишку с ума: она или Оля? Он «заблудился» меж двух сестер на долгих пять лет. И ни Юлька, ни Ольга никак не могли понять такое постоянство. Они обе давным-давно потеряли к нему интерес. Ольга — потому что перспективный студент МАИ превратился в заурядного инженера, а Юлька — потому что перестала открывать для себя новое в общении с Мишей, все было знакомо и предсказуемо, и потому — скучно.
А начиналось все с веселой путаницы.
В то лето им всем было по девятнадцать.
Юлькины однокурсники решили махнуть «дикарями» на юг, благо деньги сами заработали в стройотряде. Олечка в «строяк» ехать отказалась, разнылась, что плохо себя чувствует. А вот в Джанхот с удовольствием собралась, хоть и морщилась недовольно от перспективы спать в палатках и готовить пищу на костре.
Большой шумной компанией они обосновались на горе, под корявыми сосенками, на обрыве, под которым внизу плескалось море. Длинные сухие сосновые иглы служили подстилками, палатки чудом умещались на расчищенных пятачках, а крутой спуск выводил прямиком на пляж.
Сверху был хорошо виден деревянный причал, к которому приставали местные катера. В узкой лощине между гор длинным языком вытянулся пансионат, куда они вечерами ходили на танцы, а на берегу стояла маленькая «стекляшкам кафе, где можно было перекусить, когда лень одолевала возиться у костра в нещадную жару.