Читать интересную книгу Уход Мистлера - Луис Бегли

И хотя кафе, баров и прочих подобных заведений везде полно — и рядом с церковью Иезуитов, и на пути к гостинице, — он почему-то привел Лину именно в это кафе, названия которого не знал или же просто забыл. Зато месторасположение было точно ему известно, поскольку прежде, бывая в Венеции, он частенько заходил в церковь полюбоваться росписями Веронезе и Беллини. И надеялся, что, когда они наконец попадут туда, знакомый вид успокоит и умиротворит его душу. Однако ничего подобного не произошло.

Они уселись за столик на площади. Подзываемый энергичными жестами, лениво подошел официант, и Мистлер заказал ванильное мороженое для Лины и кофе для себя. Он все же допил чашку — кофе показался просто отвратительным на вкус — и запил его бокалом холодной воды, отчего немного полегчало. Лина, похоже, была вполне довольна своим мороженым. Мистлер не изменил намерения быть с ней любезным и милым, но все эти тонкие чувства пришлось отбросить — он боролся с приступами тошноты. Она накатывала на него волнами. А ведь прежде хвастался — и не без оснований, — что желудок у него просто луженый. Никогда не страдал от морской болезни, не знал, что такое запор или понос. И эти позывы изрыгнуть из себя мерзкую массу — омерзительное уже само по себе действо — были известны ему лишь со стороны, из наблюдений, как это происходит с другими. В частности, с Питером Берри, который в равной мере страдал и от несварения, и от приступов тошноты. Следовало ли винить в том чашку противного кисловатого кофе, или же давала знать о себе печень, неоднократно упомянутая всуе? Теперь он понял, что имел в виду Билл Херли, говоря о том, что его ожидают разного рода неприятные ощущения.

Неужели прошло?.. В таких случаях Питер Берри почему-то всегда просил подать ему «коку». И Мистлер решил, что можно попробовать, пока еще не слишком поздно.

Сколь ни удивительно, но «кока» помогла. Возможно, эта бурда действительно обладает целебными свойствами — кстати, они в агентстве дважды провалили рекламу этого продукта, несмотря на все старания и личный его вклад. Или же тут сыграл роль старый как мир и простой принцип — заглушить один противный вкус другим, возможно, еще более противным? Надо будет спросить у онколога. На миг он испытал даже нечто похожее на благодарность к Питеру за эту конкретную, пусть даже незначительную, косвенную любезность. Впрочем, чтобы рассчитаться, от него потребуется куда как больше, в этом Мистлер был просто уверен.

А можно мне еще мороженого? Только на сей раз пусть будет шоколадное и фисташковое. Или ты считаешь, это уже слишком?

Как приятно видеть, что к его жертве возвращаются веселость и оптимизм.

Да Господь с тобой, ничего я не считаю! Ты честно заслужила это, проделав большую работу по съемке столь недостойной персоны, как я. И пройдя весь этот долгий путь от церкви к кафе.

Мне страшно нравится твое лицо. И вообще ты очень похож на этого типа, вот только нос у тебя покороче.

И она указала на Коллеони.

Все же «кока» оказалась не столь уж замечательным средством. И он заметил: Ты хочешь сказать, я такой же воинственный и злобный?

На втором курсе Питер вдруг перестал ходить на лекции по литературе викторианской эпохи, которые они посещали вместе. А сочинение на двадцати страницах по роману «Большие ожидания»[31], работу, считавшуюся куда более важной, чем выпускной экзамен, предстояло сдать на следующий день. Питер не написал ни строчки, хуже того — он даже книги не читал. И пребывал в полном отчаянии. Не сдать работу означало полный провал, самую низкую оценку и, как следствие, возможное отчисление из колледжа. Мистлер написал сочинение — разбор образа Пипа, — где этот герой представал невыносимым педантом и снобом. И вот за ночь он сочинил как бы зеркальный его образ, постарался выявить в Пипе некие скрытые качества, благодаря которым его можно было считать истинным английским джентльменом. И очень ловко обошел при этом проблему, можно ли считать истинно английским джентльменом человека, который вовсе не обязательно сноб, уж не говоря о том, что не педант. Оба сочинения получили высшую оценку — «А» с плюсом, преподаватель курса не уставал рассыпаться в похвалах. Питер был страшно благодарен. Теперь он мог рассчитывать, что в Гарварде его оставят.

Мистлер ни разу не упомянул — а Питер делал вид, что не замечает этого, — о своих страданиях, внутренней борьбе с кодексом чести, который ему успели вдолбить еще в средней школе. Ведь то, что он сделал, — обман и подлог чистой воды. Невысказанным, но не замеченным Питером остался и еще один аспект этой проблемы: Мистлер беспокоился, что его друг может попасть в беду, переоценив собственные способности и возможности, искренне поверив в то, что он ничем не хуже Мистлера. Возможно даже, их дружбе грозит опасность, возможно, он плохо влияет на Питера? Влияет! Ха, просто смешно!

Два года спустя, в интервале между окончанием колледжа и призывом на военную службу, пришло малоприятное известие. Джинни оказалась беременна. Практически со дня прибытия в Рэдклифф Питер не упускал ни единой возможности переспать с этой девушкой, причем проделывал — это днем, в спальне, которую они с Мистлером делили на двоих. В таких случаях Мистлер уходил в библиотеку или катался на лодке по реке. Осеменение произошло, по всей видимости, в одну из пятниц, когда Мистлер уехал в Нью-Йорк, а Питер, потратив на неделе все деньги и оказавшись без единого цента в кармане, не смог купить пакетика презервативов, которыми обычно запасался перед каждым визитом Джинни. Приобретал он их в аптеке на углу Бойлстон-стрит. Убедить Джинни, что рот является неплохой заменой, он не сумел и решил, что будет контролировать себя. Но ни самодисциплина, ни умение противостоять соблазну, как неоднократно мог убедиться Мистлер, не входили в число сильных сторон Питера.

И снова паника и отчаяние. Джинни была хорошенькой еврейской девушкой из Бронкса и собиралась ехать в Париж, где ее брали на испытательный срок в «Вог». Ни малейшего шанса, что Берри, родители Питера, позволят ему жениться на ней, не было. Хроническая нехватка денег сочеталась у этих людей с преувеличенными представлениями о чистоте крови и семейных чести и достоинстве. Кроме того, Джинни и Питер уже успели расстаться, место хорошенькой еврейки заняла какая-то длинноногая нимфоманьячка из Кливленда. Мистлер связался с мадам Порте, единственным, как он был уверен, человеком на свете, который знал, что делать в таких ситуациях. Она была в Париже. Через два дня перезвонила Мистлеру и назвала имя врача на Восемьдесят шестой Восточной улице. Так это правда не для тебя? — спросила она. Ладно-ладно, не буду больше донимать тебя расспросами, но если все же для тебя, то должна признать, милый, ты очень добр к этой девушке. И знаешь, не оставляй ее ни теперь, ни особенно когда все закончится. Мистлер передал этот совет Питеру вместе с деньгами для врача, сам поехал вместе с ним и девушкой на Восемьдесят шестую Восточную и ждал с Питером в пустой приемной, перелистывая старые выпуски «Лайф». Затем они отвезли ее на такси на квартиру к подруге, уже работавшей на «Вог», чтобы она смогла провести там ночь и вернуться домой в Бронкс на следующее утро.

Мистлер припомнил этот случай, когда объявил Питеру, что тот может считать себя уволенным. Причины недовольства были строго обоснованными, даром что он попросил Вуриса провести тщательный анализ деятельности Питера в агентстве. И выяснилось, что рабочая неделя длилась у Питера вдвое меньше, чем полагалось бы даже в том случае, если б он получал треть положенной ему зарплаты. Это не подлежало никакому сомнению, однако Питер был готов оспаривать каждый пункт из выдвинутых против него обвинений, особо напирая при этом на тот факт, что он являлся одним из соучредителей фирмы и наделен поэтому особыми правами. Что Мистлер погорячился, что он, Питер, вообще с самого начала подписал двухгодичный контракт на должность консультанта, дающий ему право заниматься своей фермой в графстве Датчесс либо в каком угодно другом месте. А это предполагает, что он всего-то и должен быть в пределах досягаемости по телефону, а вовсе не обязан торчать дни напролет в агентстве. Во время последнего из таких переговоров, когда Мистлер остался с ним наедине, а адвокаты по просьбе Питера удалились, Питер приподнялся в кресле, громко пукнул и сказал Мистлеру: Я бы принял все это, если б ты, Томас, не был таким ничтожеством и мерзавцем, который ни перед чем не остановится, чтобы добиться своего. Именно в этот момент Мистлер решил добавить завершающий штрих к заранее обдуманному им плану мести. И отказал Питеру в последней просьбе, сказал, что не собирается выплачивать ему разницу между ценой на его долю акций, если их в течение ближайших пяти лет удастся продать какому-нибудь особо заинтересованному покупателю. Нет, настоящую их цену Питер, разумеется, получит. Но эта чисто гипотетическая разница оборачивалась весьма кругленькой суммой, значительной даже для человека, который должен разбогатеть. Мистлер рассчитал ее во время ленча, за которым обговаривалась сделка с «Омниумом». Никому, в том числе и ему самому, никогда бы и в голову не пришло, что он пойдет на такой трюк, расставаясь с Питером.