наградой стали те несколько заклинаний, что были ему подвластны.
Ученица досталась способная. Хорошая девчонка. Дочь замечательных людей. Правда, не очень замотивирована учиться.
И в городе его любили и уважали. В разной мере, но почти все.
Всё было замечательно, но…
Из начищенного кофейника на него смотрело кривое отражение уже немолодого лица. На щеке средь чёрной щетины уже проглядывались серебристые волоски, вокруг глаз наметились морщины. Пока они почти не заметны, но в перспективе это изменится.
Эдмунд взял кофейник в руки, внимательнее вглядываясь в отражение. Все те, кто говорит, что в тридцать, тридцать пять или сорок, жизнь только начинается — просто утешают себя. Покажите кто-нибудь Эду того идиота, который хотел бы начать новую жизнь в теле тридцати четырёхлетнего мага, в арсенале которого одно сильное заклинание. Дела обстоят хуже только у стариков и паралитиков.
Эдмунд вручил крапиве посуду, так и не сделав ни глотка кофе, и, пока трава относила её, поглядел на бумаги снова.
Столько времени, столько труда. Так много знаний уже получено, но не хватает куда больше.
Но каких именно? Неужели ни в одной из тысяч прочитанных книг не было ответа на его единственный вопрос: как заштопать разрывы в источнике?
Чёрт с ним с возрастом! Чёрт с ними, с семнадцатью годами положенными на алтарь науки. Пусть ещё двадцать пройдут также, если надо! Только бы знать, что это будет того стоить.
Эдмунд сгрёб листочки в кучку и собрался уже отнести наверх, чтобы спокойно поработать там, но обернувшись, остановил взгляд на диване. Луна уснула.
Ну почему она? Почему не ребёнок любого другого знакомого? Тогда Эдмунд с лёгкостью дал бы отказ, как делал это неоднократно на все поступающие письма. Но нет, из всех подростков к Адэру прислали именно этого. Того, воспринимать которого отдельно от родителей получается через раз.
Забыть бы их обоих. Может, стоило обратиться к кому-нибудь менталисту и почистить часть воспоминаний?
Эдмунд подошёл к шкафу и достал полупустую бутылку вина. Давненько мысли не были настолько дрянными.
Хорошее вино с тонким букетом, из дорогого сорта винограда. Не самая разумная трата, но на таких вещах Эдмунд не привык экономить.
— Бокал — не более, — пробормотал мужчина, не то предупреждая себя, не то сетуя на несправедливость собственного правила.
Стоя с вином, Эдмунд переводил взгляд с ребёнка на бумаги и наоборот.
Нельзя настолько сухо реагировать на её успехи. Она и так не настроена всем этим заниматься, а ещё такое равнодушие со стороны учителя. Нервная она какая-то. Будто боится чего-то.
Зачем он только согласился?
Действительно, стоило к чертям стереть из воспоминаний и Роланда, и обязательно Пацифику, и, в первую очередь, свою тягу к магии.
— Вот так… Кому-то магия и ноль желания ей заниматься, — не скрывая зависти, шепнул «маг с ограниченным функционалом» и перевёл взгляд с девочки на листы. — А кому-то призрачная надежда и чёртова математика.
…
26. Луна.
…
Я шла позади учителя. Куда — не знала — он не сказал. За всё утро я ни разу не смогла до него достучаться, поэтому, наблюдая, как Эдмунд шёл по улице городка, уставившись в тетрадь, послушно двигалась следом.
Он не спал всю ночь, занимаясь исследованиями. К тому же, к нему дважды прибегал мальчик по поводу какой-то больной старушки, заставляя бросить всё и отправиться к пациентке. Если проводить так ночи вошло у моего учителя в привычку, не удивительно, что он потом спит до обеда.
Что удивляло сильнее всего — он оставался бодр и продолжал что-то черкать в тетради. Прямо на ходу.
То, что он идёт по улице, навстречу людям, редким повозкам, по неровной дороге, аптекаря-профессора нисколько не волновало. Его вообще ничто не волновало кроме цифр. Он даже не позавтракал. И меня не покормил. Только кофе дал. А готовить на его кухне без разрешения я не решилась.
Кстати об этом. Уж не связана ли его бодрость с тем, что содержимого в банке с порошком этого напитка со вчерашнего дня стало на четверть меньше?
О чудо! Редкий момент просветления — учитель бросил беглый взгляд на дорогу, заслышав крики ругающихся женщин.
Не теряя момент, я потыкала учителя в плечо.
— Так куда мы идём?
— М… Есть такой магазин, называется «Потеряшка», — мужчина протёр уставшие глаза. — Я бы назвал его «Хренова гора всякого хлама».
— А, знаю, — я кивнула.
Престарелый мужчина, хозяин магазина, выкупал и перепродавал вещи, забытые в тавернах, выменянные у проезжих или привезённые внуком. Как я слышала, в его магазине можно было найти почти что угодно.
— А зачем нам туда?
— Мне должно было прийти несколько книг и мешок кофе.
— А можно что-то заказать?
— Да, но вот дата получения никогда не оговаривается. Ой, слушай, — вдруг спохватился преподаватель. — Ты завтракала?
— Нет. Вы были заняты.
— Ох, чёрт, прости, — на бледном от недосыпа лице возник искренний стыд. — Давай зайдём в пекарню.
Учитель спрятал тетрадь в сумку и направил меня в сторону булочной.
— В следующий раз просто делай себе бутерброды и не парься.
— А Вы?
— Об этом не беспокойся — я просто неотвратимо двигаюсь к своей цели.
— Какой?
— К сорока годам моё уничтоженное в хлам пищеварение должно меня убить, — учитель открыл дверь.
— Плохая цель, — я юркнула в помещение.
Преподаватель с мягким смешком прикрыл за собой дверь.
— Доброе утро, — пекарь вышел из подсобного помещения, заслышав голоса.
— Здравствуйте.
— Доброе, — учитель подтолкнул меня к витрине и обратился к хозяину заведения. — Мне, пожалуй, мясных пирожков. Штучки четыре.
— Возьми рыбные. Себастьян сегодня во такого леща приволок, — посоветовал пекарь, отмеряя в воздухе сантиметров сорок.
— Ну, раз такого, то давай, — согласился учитель, быстро отсчитал какую-то сумму и обменял на свой завтрак. Раз он заранее знал стоимость покупки — скорее всего, часто берёт эти изделия. — И ещё ореховый кекс.
— Ага. Они у меня только-только из печи, — похвалился пекарь, передавая пирожки и кексы покупателю.
— А сколько стоят ягодные пирожки? — я указала на круглую выпечку.
— Мясо, грибы и рыба — по пять. Всё остальное — четыре.
— Грибные очень вкусные, — подсказал учитель, откусывая половину от крохотного кекса.
— Мне один с черникой и… Сырные тёплые?
— Слегка. У меня сейчас творожные пекутся, давай-ка подложу к ним эти, чтоб погрелись.
— Было бы здорово, — такое предложение удивило и обрадовало.
И, похоже, не одну меня:
— Ты погреешь? А что, так можно было?
— Так рыбные и так тёплые, — вскинул бровь пекарь, окидывая аптекаря удивлённым взглядом.
— Я тут семнадцать лет живу — ни разу не видел, чтоб ты пирожки грел.
— Ну, во-первых, никто