дело по политической статье и за хищения, которые я будто бы совершил. Советуюсь с друзьями, были у меня там из гражданских, в том числе врач, врач советует: ложись в психушку. Я ложусь, обследуюсь, выхожу, меня все равно не увольняют: у нас психи с таким диагнозом больными не считаются. И тут заместитель командира части, мужик хороший, в запас уже увольнялся с майорским званием, выше не поднялся из-за выпивки, встречает меня и говорит: зайди ко мне с бутылочкой, я тебе кое-что посоветую. Захожу, он советует: иди в библиотеку, возьми там сборники нормативных документов по содержанию техпарка твоей химической службы, много интересного узнаешь. Я иду, читаю документы и вижу, что мои машины не под моим присмотром в гараже должны стоять, а содержаться на балансе части, и командир части обязан раз в квартал лично мне отчитываться об их боеспособности. А то ведь как было: в автороте машины ломаются, они снимают запчасти с моих, я же не буду там ночевать все время, а взыскания — на меня! И вот я делаю выписки, иду к командиру части, раскладываю. Читать начальство по лени и малограмотности не любит, пересказываю своими словами. В том числе об отчетах за квартал. Сейчас я тебе, Вася, лирический вопрос задам: чего больше всего не любит власть?
— Непослушания, наверно.
— Молодец, умный. Но непослушание — это ведь что? Это несоблюдение закона и порядка. Правильно?
— Сериал такой есть. Не смотрел, но название встречал. «Закон и порядок». Американский.
— Не знаю, как в Америке, а у нас, Вася, власть ненавидит не тех, кто нарушает закон и порядок, потому что она сама то и дело нарушает закон и порядок, нет, она ненавидит до злобы именно тех, кто закон и порядок знает и соблюдает! Ведь он, гад такой, и ее может к порядку призвать! Да убить его за это мало! И командир части, наверно, от всей души мне смерти желал. Орал как резаный: лейтенант, ты не охренел часом? Ты серьезно хочешь, чтобы я тебе доклады делал? Говорю: ничего я не хочу, инструкция предписывает.
И вышло так, как мне майор и предсказывал: они сами от меня захотели избавиться.
— А почему до этого-то не отпускали? Не хочет человек служить, его дело.
— Армия, Вася, она как злая жена. И не любит, и отпустить не хочет, потому что, если мужик уйдет, получится — она плохая. А плохой она считаться не хочет, вот и держит. И они держали, пока не поняли, что от меня одна головная боль. Отпустили, даже партбилет оставили. Парторг приходил, упрашивал: давай мы тебе задним числом взыскание хоть какое-нибудь напишем, меня же теребить будут — как ты позволил уволиться офицеру, у которого ни одного нарекания? Я говорю: дико извиняюсь, но нет.
— Дорожил партбилетом?
— Принципом дорожил, Вася. А партбилет я тут же засунул в дальний ящик. До сих пор храню, не знаю, зачем. Сувенир из страны, которой не существует. Не соскучился еще?
— Нет.
— Тогда эпизод второй: мирная жизнь. Живем в Саратове с женой и ребенком в полуподвале, работы нет, но тут помог отец, вернее, его друг, взяли меня в одну контору инженером по технике безопасности. Рождается дочь, и тут мне везет, опять-таки друг отца помог, влиятельный человек, дают мне аж трехкомнатную квартиру на нас с женой и двоих детей плюс теща. На первом этаже, дом панельный, край города, но для нас — счастье. Бросаю инженерство, ищу любую работу с хорошей зарплатой, устраиваюсь сварщиком на ТЭЦ. Осваиваю все виды сварки, пашу с утра до ночи, оплата сдельная, мастер участка на меня молится, товарищи от всего сердца презирают.
— За что?
— Да за то, что у нас шесть сварщиков, а я делаю половину работы! И получается, что из шестерых троих надо уволить. Или срезать расценки и увеличить нормы, что потом и сделали. Ты знаешь, за что все работяги ненавидели стахановца Стаханова?
— А ненавидели?
— Еще как! Выдал он вместо двух тонн угля не помню, сколько, ну, двадцать, пятьдесят. Что это значит? Что он герой? Хрен-то, он уголь долбил, а ему десять человек помогали, уголь-то надо и отгрести, и вывезти! Он долбит, а ему пот платочком утирают, чтобы времени не терял. Главное: если товарищ Стаханов выдает такую кучу, то норма в две тонны — маловато! Надо сделать три, а лучше пять! И делают — при тех же расценках. И так оно и пошло: выдаешь больше продукции — повышают норму, режут расценки. Плохо работать — плохо, слишком хорошо — еще хуже. Ты работай в тютельку, перевыполняй норму на ноль целых одну сотую, и все довольны, только нормально заработать при этом не мечтай. И в этом, Вася, вся советская плановая экономика. Лично я стал при том же объеме работы получать в полтора раза меньше, но даже это нашим пролетариям не нравилось. Не пьющий, к тому же, придраться не к чему. И тут около меня, аж ухо задело, падает двутавровая балка размером с половину рельса. Именно туда падает, куда я шел. Случайность? Может быть. Другой раз аппарат водичкой смочили и земельку под ним, а сапог мой резиновый оказался с дыркой.
— Ударило током?
— Не ударило, а взорвало. Аж дым пошел — и аппарат вспыхнул, и земля, и я сам, мне показалось, как Хиросима, на воздух взлетел.
Галатин посмотрел на друга так, будто хотел увидеть следы взрыва.
— Обошлось, как видишь, — усмехнулся Иван.
— Даже не верится. Чтобы рабочие вот так…
— Не рабочие, а пролетарии. А пролетариям, как сказал будто бы Карл Маркс, нечего терять, кроме своих цепей. Обрати внимание — своих! И сказал это, Вася, не Маркс, а Жан Поль Марат, это меня Татьяна просветила, она историк, в школе преподавала всю жизнь. Тот самый Марат, которого в ванне зарезали. На этом второй эпизод заканчивается, начинается третий. Как раз у меня рождается еще один сын и наступает почти капитализм. Вокруг смута, безработица, дефицит, а я собираю бригаду, и мы едем возводить в богатый совхоз целую улицу домов. Как-то успели они финансирование получить, прихват у директора был аж в министерстве, и вот надо построить дома, освоить средства. Что люди из совхоза уже разбежались, никого не волнует. Ладно, строим. Учусь на ходу, я и прораб, и бухгалтер, и кладкой кирпича овладел, и штукатуркой, и кровельными работами, всем, что надо. Оплата аккордная, директор выдает по чуть-чуть, в конце полугодия обещает золотой дождь. Почему не поверить? — договора с печатями,