Но гладкая поверхность не отражает ничего.
Я поворачиваю нож и так, и этак, одновременно пытаясь придумать какое-то объяснение. Может быть, это один из фокусов незнакомого мне мира? Может быть, здесь я стал каким-нибудь не отражающимся в зеркалах вампиром, не хуже, чем в готическом видении Бенни? Но беспощадный разум уже подсказывает мне единственно правильный ответ…
Просто меня нет.
Меня нет во сне Вивиан, нет в её сознании, нет в её мире. Она попросту забыла меня, не оставившего достаточно яркого следа в её воображении. Меня нет, и ничего нельзя изменить. Нельзя даже в очередной раз воскликнуть: "Это ложь!", уверяя себя, что видишь всего лишь искажённое отражение в зеркале сновидений. Здесь Вивиан — реальная, во сне даже более реальная, чем наяву; там другие решают, кем считать её, а здесь она определяет это сама. И сама лепит облик всех гостей своего мира.
Впрочем, её не слишком сильно заботят гости.
…Вам пришлось бы стать флибустьером страшным:Извлекать меня из забитых башен,Похищать меня с кораблей попутных,Защищать меня от друзей минутных…
— Достаточно? — вторгается в моё сознание вкрадчивый голос. Я, вырванный из середины песни, не сразу осознаю смысл сказанного слова — а равно и то, кто его произнёс. Но мгновение спустя я понимаю и то, и другое.
Невидимый, как и я сам, за моим плечом стоит Танатос.
За тем самым плечом, на которое наброшен тяжёлый чёрный плащ.
— Это последний сон, — тихо говорю я — не то Танатосу, не то себе. — Больше их не будет. Все те тысячи дорог, которые есть в этом мире, сошлись в одной точке — и обратных дорог из неё не будет. Никто не выйдет из этого сна. Ни один человек.
И я наконец позволяю плащу Танатоса — своему плащу — развернуться во всю ширину.
Заросшая ковылём степь, ранее казавшаяся мне бесконечной, вдруг умещается у меня на ладони. Я продолжаю стоять в тёмном трактире — и одновременно гляжу сверху на мутно-серый океан, на волнах которого качается маленький островок света. Он исполосован какими-то тоненькими ниточками, на пересечении которых стоит миниатюрный бревенчатый домик. Из него еле слышно доносится пение…
…Отучать меня от дешевой скуки,Получать меня с чьих-то рук на руки,Выручать меня из больших отелей,Вынимать меня из чужих постелей,И хлестать меня по щекам бесстыжим,По глазам моим неподдельно рыжим,Угрожать в сердцах флибустьерским словом…И любить меня с каждым часом снова.
Я протягиваю вперёд руки, так, что островок оказывается между моих ладоней. Теперь волны океана снов катятся на него со всех сторон… и постепенно начинают его размывать. Под бессмысленно-равномерными ударами его берега тают, как кусок сахара в горячем чае. Вот волны подкатываются к тому месту, где пушистую поверхность пересекает первая ниточка, вгрызаются в землю… и бессильно отступают. Одна из дорог мира Вивиан оказалась непреодолимой преградой для серой бессознательности.
Но не для меня.
Я зацепляю дорогу двумя пальцами и выдёргиваю её, как занозу. Краем глаза я успеваю уловить, как на конце ниточки, вспыхнув, гаснет нечёткая картина. Чей-то путь в другой мир только что закрылся.
А волны с радостным шипением продолжают разъедать сон Вивиан.
Я вырываю из его плоти всё новые нити; искры вспыхивают то тут, то там, но у меня нет времени даже разглядеть их. Серая масса подбирается ближе и ближе к центру.
Из тысячи дорог остаётся лишь несколько. На конце одной не хочет растворяться в небытии образ ночного города, где по улице несётся одинокий мотоцикл. Сейчас я рвану эту нить — и его больше не будет. Мэтт уже не сможет найти дорогу домой.
Деревья мрачного парка покачивают своими узловатыми ветвями, словно предостерегая: нет, не надо… Холодное белое небо закрывается облаками — оно первое в том мире вздумало чем-то закрыться… Дёрнуть ещё два раза — и прощайте, Бенни и Магда. Ваши сны были интересными — но не для меня…
И ещё одна дорога кольцом сомкнулась вокруг маленького домика, рядом с которым плещется Ничто. Это дорога в арабскую ночь, где чёрное небо и золотой песок, нефритовые бусы и агатовые глаза…
Мне будет не хватать тебя, Эл.
— Джерри!
Мои пальцы застывают в воздухе. Я смотрю поверх островка — теперь лишь крохотного клочка земли — и вижу в пустоте на другой стороне огромную фигуру в сером плаще.
— Ты выбрал не самый удачный момент, Гипнос, — говорю я, но слышу голос Танатоса.
— Нет, — отвечает он, и что-то в его голосе заставляет меня отступить на шаг назад. — Я как раз вовремя.
Гипнос склоняется над белым пятнышком посреди океана, и оно радостно наливается светом, тогда как волны утихают.
— Пришёл помешать мне? — усмехаюсь я. — Может быть, поведаешь сейчас очередную мудрость? Предостережёшь от козней Танатоса? Нет уж, друг мой; теперь я знаю, кто есть кто.
— Неужели? — его голос наполнен более лютым холодом, чем я когда либо ощущал — даже в присутствии Танатоса. — Тогда взгляни на себя!
Он выбрасывает вперёд ладонь — и она сверкает зеркальным блеском. Очередное зеркало сновидений?
Вглядевшись, я вижу чёрный капюшон, под которым нет лица — только мгла. Это и есть повелитель ночных кошмаров? Но ведь Гипнос показывает мне моё отражение…
Только теперь я понимаю.
Танатос — это я.
Резким движением Гипнос прячет зеркало в кулаке… и так быстро, что я не успеваю даже удивиться, сбрасывает капюшон. Моим глазам теперь открыто лицо, которое раньше не было позволено видеть никому… Но это моё лицо.
Гипнос — это тоже я.
— В самом первом сне тебе было дано предостережение, — слышу я голос, пропитанный болью человека, осознавшего своё полное поражение. — Ты видел только себя во всех, кого ни встречал. Когда в автобусе ты звал меня, я вовсе не прятался; просто меня было не различить в толпе твоих двойников. Я пытался показать тебе истинную сущность твоих друзей, но ты предпочёл смотреть на них сквозь стекло собственной души — увы, слишком мутное. Ты не захотел поверить им, не захотел представить, что они могут относиться к тебе лучше, чем ты от них ждёшь — и повернул зеркало сновидений обратной стороной. Танатос — не чудовище из океана снов; он — твоя тёмная сторона, которой ты поддался, он — ложь, которой ты поверил. Неужели ты и сейчас не захочешь узнать правду?
Вновь шелестит плащ Гипноса.
Я продолжаю смотреть сверху на мутно-серый океан — и одновременно стою в тёмном трактире. От его двери ведёт пять дорог.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});