Читать интересную книгу Я, ты, он, она и другие извращенцы. Об инстинктах, которых мы стыдимся - Джесси Беринг

В 20-х годах XX века многие из парафилов оказывались на кушетке в кабинете австрийского психиатра Вильгельма Штекеля. Борьба пациентов с собой представлялась ему отчасти комичной. Его веселили “экзотичные” извращенцы. Variatio delectat! [Разнообразие радует!] – изумлялся он в книге с кошмарным названием “Половые аберрации”: “Как многочисленны вариации, созданные Эротом, чтобы сделать монотонность обычного полового органа интересной для сексолога”. Именно Штекель – автор термина “парафилия”. Первая часть слова, пара-, по-гречески значит “другой” или “за пределами”, а “филия” переводится примерно как “любовь”[37].

Отцом Штекеля был малообразованный еврей-ортодокс, а мать, хоть и была неприятной женщиной, все же имела образование. Штекель учился у Крафт-Эбинга и, кроме того, некоторое время был другом и последователем Фрейда. Они сильно поссорились из-за того, что известный вспыльчивостью и неспособностью хранить секреты Фрейд проболтался о таинственной перверсии самого Штекеля их общему коллеге, психоаналитику Эрнесту Джонсу. Поскольку Эрнест оказался более надежным хранителем секретов, чем Зигмунд, для нас так и осталось загадкой, о чем именно шла речь. Штекель унес свой секрет в могилу. В 1940 году он покончил собой в номере лондонской гостиницы. Ему было семьдесят два, и у него был диабет, в результате чего на одной ноге развилась гангрена. Штекель принял огромную дозу аспирина, чтобы избежать ампутации[38].

Этот плачевный финал привлек мое внимание по двум причинам. Во-первых, я и сам диабетик, и мое невротическое воображение иногда рисует картину: меня отправили в некий богом забытый дом престарелых, и я сижу там один, в комнате, из-за болезни сетчатки кажущейся мне мутной, и поглаживаю культи ног. Во-вторых, за восемнадцать лет до своего самоубийства Штекель описал в книге “Половые аберрации” фетишиста – любителя ампутанток. Этот человек был врачом, и верхом наслаждения он считал оказаться в постели с “прелестной девушкой, у которой ампутирована нога выше колена и которая носит деревянный протез”. Как это часто бывает, этот фетишист был разборчив в деталях. “Меня оставит совершенно холодным вид, изображение или даже половой акт с женщиной, у которой ампутированы обе ноги”, – прибавил он для ясности.

Сейчас любителей отсутствующих конечностей вежливо называют акротомофилами (от греч. акрон – “конечность” и томо – “отрезать”), однако встречаются они достаточно давно. Известен случай 1890 года, описанный хирургом Дж. Фрэнком Лидстоном: пациент, одержимый идеей быть с женщиной с ампутированной правой ногой. Они некоторое время встречались, расстались, и мужчина отныне желал встречаться лишь с девушками с тем же дефектом. Штекель также описывает людей с выраженным влечением к ампутантам. Он назвал этот феномен “отрицательным фетишем” (никакого осуждения – просто арифметика частей тела). Легко поддаться искушению и решить, что подобные акротомофилии девиантные влечения есть результат влияния интернет-порно, где, как на карнавале, отыщется что угодно. (Действительно, существует полно сайтов для взрослых с акротомофилией, которую ее приверженцы называют “мания одноножки”[39].) Впрочем, у большинства парафилий очень длинная история, и, вероятно, Сеть просто свела вместе маргиналов, находящихся в сексуальной изоляции. Сам по себе интернет не породил кардинально новые виды парафилий[40]. (Еще одна причина сомневаться в верности гипотезы – то, что психологические истоки парафилий берут начало в раннем детстве, задолго до того, как люди отправляются в Сеть за порнографией.)

Сам факт, что где-то существуют акротомофилы, уже приносит мне успокоение. Когда я слышу такие страшные истории, как о Штекеле, я сразу напоминаю себе, что по мере того, как по очереди будут чернеть пальцы у меня на ногах из-за сиропа, текущего вместо крови по моим диабетическим венам, я буду медленно превращаться в восхитительного красавца для кого-то с подходящей конфигурацией сексуальных предпочтений. Какой-нибудь гей-акротомофил отнесется к отсутствию у меня ноги с неменьшим энтузиазмом, чем когда ею любовался мой приятель-подофил. (Не могу сказать с уверенностью, но думаю, что пальцы, пораженные гангреной, он все же сосать не стал бы.) Мысль о том, что, потеряв часть тела, я обрету почитателя, все же неутешительна. Тем не менее, есть на свете люди, которым строгие стандарты красоты – молодость, здоровый цвет лица, хорошая физическая форма и полный набор конечностей – не указ.

Ученые исследуют парафилии уже более ста лет, однако до сих пор поразительно мало знают о влечении к ампутантам, лошадям, трупам, ступням ног – и чему бы то ни было другому[41]. Конечно, можно описывать парафилии во всех шокирующих подробностях (и тогда мы не будем отличаться от праздных зевак), можно их классифицировать (этим занимаются психиатры) или даже выявить происхождение парафилии, начиная с детства (то есть этиологию – это задача психоаналитиков). В каждом из этих случаев останутся вопросы без ответа. Например, почему из двух человек с похожим набором генов и жизненным опытом один становится парафилом, а второй – нет? Почему парафилия гораздо чаще встречается среди мужчин, чем среди женщин (эксперты утверждают, что это соотношение – чуть ли не 99 к 1)? И почему парафилии, если они развились, необратимы?[42]

Эти вопросы остаются без ответа не из-за отсутствия интереса к ним или нехватки талантливых ученых. Наоборот, с первых дней развития сексологии эта область привлекала внимание выдающихся исследователей. Трудность разрешения этих загадок лежит в их сути: их невозможно изучать в рамках контролируемого эксперимента. Представьте, что вы ученый, задавшийся целью наконец понять, почему один ребенок становится, скажем, мелиссафилом (это половое влечение к пчелам; мелисса по-гречески – “пчела”), а второй вырастает в человека, который категорически против того, чтобы в сексе участвовали жалящие насекомые.

Вероятно, если в подходящий момент рассказать детям байку о пестиках и тычинках, птичках и пчелках, это сработает. Но невозможно случайным образом определить одну (экспериментальную) группу детей с “пчелиным фактором развития” и другую (контрольную) группу “без пчел”, а следующие пятнадцать лет плевать в потолок, ожидая, пока дети вырастут, чтобы проверить, кто из них стал мелиссафилом. Во-первых, неясно, какие именно экспериментальные действия нужны. Возможно, родители должны включать каждый вечер аудиозапись жужжания перед тем, как уложить малышей в кроватки, чтобы этот звук совпал с их первыми эротическими снами? Или поставить улей в детской комнате, чтобы когда дети будут играть в “доктора”, присутствие пчел стало на всю жизнь ассоциироваться с половым возбуждением? Я надеюсь, вам понятно, в чем проблема. Причина у мелиссафилии, да и у любой другой парафилии, есть, но как ее найти, не нарушая этических норм, – это головная боль сексологов.

Поскольку проведение экспериментов, которые бы позволили добраться до истоков парафилий, методологически непозволительно, то поиск истоков сексуальной девиантности в детстве по необходимости ограничен интервью, подробным описанием случаев и анкетированием людей, открыто признающих свою парафилию. Это примеры качественных исследований, и они не всегда могут исчерпывающе ответить на вопрос. (При использовании количественных методов в ходе экспериментов накапливаются данные, которые переводятся в числовую форму и могут быть подвергнуты математической обработке. А в рамках качественных исследований при помощи интервью, описания ситуаций и анкетирования собираются эмпирические данные, которые исследователь интерпретирует по собственному усмотрению.) Кажется, почему бы просто не расспросить взрослых об их сексуальном опыте? Увы, такие методы объективными не назовешь.

Что касается участников исследования, то абсолютно всё, начиная с ложных воспоминаний, желания рассказать исследователю то, что он якобы ожидает услышать, и заканчивая элементарной ложью, может существенно исказить картину. В то же время, если исследователи задают наводящие вопросы, нечетко формулируют варианты ответов или трактуют неясные ответы в пользу своей гипотезы, полученные данные становятся бессмысленными. Профессионалы, проводящие качественные исследования, предвидят это и сводят ошибки к минимуму при помощи верной организации эксперимента, но и лучшее в своем роде исследование не может достоверно установить причинно-следственную связь. С другой стороны, радует, что качественные исследования позволяют получить намного более красочные и подробные описания опыта и восприятия участника исследования и взглянуть изнутри на его психику, а этого невозможно достичь одними поведенческими экспериментами. Качественные методы позволили собрать бесценную информацию о парафилиях и сформулировать убедительные теории (некоторые из них мы обсудим). Поэтому я полагаю, что резонно принять торговый принцип “качество на риск покупателя”: если исследование полностью полагается на то, что люди рассказывают о своих желаниях и половой жизни, а не на то, что они думают или делают, – покупатель, будь осторожен.