дом, угол в нем, полосатый матрас – всё наше с матерью имущество, теснота, людской гомон, масса всякого чужого народу, неуют… Мне и места здесь не было.
Потом другая изба, старая бабка-хозяйка, тишина. Ни друзей у меня, никого. Летом я частенько сидел на дереве, или на заборе – и глядел на воду, на Мочищенское озеро. Есть в Бийске такой район – Мочище, а озеро давным-давно исчезло, пересохло. А тогда я в нем купался, с утра и до вечера. На ногах у меня были цыпки, от воды и грязи – полвека назад жизнь была намного проще, внимания на всякие там цыпки не очень-то обращали.
Жили мы и в других избах – обычно вместе с тетей Тасей, её семьей.
Я с матерью, Атамановой Ольгой Прокопьевной. Бийск, Мочище, 1955 год.
Но вот однажды подъехал грузовик, и мы в кузове, на узлах, поехали в новую жизнь – на свою квартиру! Хотя… Какая там «своя квартира»! Просто мужик, с которым дядя Ваня, муж тети Таси, работал в одной бригаде грузчиков – бригадир, получил двухкомнатную квартиру в деревянном двухэтажном доме, и одну комнату, маленькую, уступил своему товарищу. Такие были времена и нравы! И случилось это летом 1957 года… То лето, я, кажется, помню до единого дня – настолько оно мне памятно.
Справа – мать, слева – тётя Тася, и её муж – Жмак Иван Яковлевич. Бийск, 1956 год.
Приехали мы на улицу Социалистическую, в районе новостройки (хотя и на Мочище улицы назывались – Ударная, и тому подобное). Кучи песка, жара – ах, эта бийская летняя жара, когда во время налетающей грозы лужи просто кипят! А в остальное время – запах полыни, горячих досок, волны раскаленного воздуха…
Поселились мы сначала … в сарае, потому что и дом еще не готов, к тому же он был «прорабский» – прорабы там сидели, так что мы все лето в сарае и прожили. Сараи назывались стайками: меж домов стояли длинные ряды сараев-стаек, для каждой квартиры – своя стайка. Но не только мы так жили : люди перебивались в сараях, карауля свои квартиры. Чтобы не захватили! Случалось, в едва построенном доме раздавались крики, и в открытые окна летели вещи – я видел и слышал.
А как же ордера? Да Бог его знает, может, и ордеров поначалу не было – а простота нравов была: Ваське и Вовке дали квартиру – а я чем хуже?!
Наконец, зашли и мы в свою комнату, кухню. Помню, дядя Ваня осторожно повернул кран: есть ли вода? Ой, есть! Потекла прямо на вещички, сложенные в раковине. Я впервые увидел, как из крана течет вода… Но прожили мы все вместе в этой комнате, кажется, лишь несколько дней – и слава Богу. В доме напротив уезжала молодая пара, освобождала такую же комнату, и предложила нам с матерью въехать: надо было только купить у них деревянную скамейку и жестяную ванну!
Такая вот жисть… Тут надо вернуться к истории нашего семейства, немного рассказать еще: как мать оказалась в таком невеселом положении, ведь она была, по общему мнению всей родни, красавица, и могла отлично устроить свою судьбу, личную жизнь. Кстати, ее миловидность и спокойствие приметили еще Рерихи, и просили отдать им в дети – и это, кажется, не легенда, я встречал упоминание этой истории в мемуарной литературе. А среди родни разговоры ходили такие: американцы просили отдать им Олю в дети. Просили не американцы, а Рерихи, и… в дети – не в дети, а, наверное, на воспитание. И вот такая жизнь, по чужим углам, в сарае, с ребенком…
Вообще, судьба матери не один раз менялась – и самым несчастным, печальным образом. После Нарыма они с тетей Тасей оказались в детдоме, в хороших условиях – но вскоре за ними приехал родственник и отвез на родину. Мать говорила мне: она так не хотела, так не хотела ехать… Но Тася «заусилась»: едем!
Родственника тут же, по приезде в Уймон, арестовали – и обе внучки Вахрамея Атаманова оказались никому не нужны. Еще печальная усмешка судьбы: в доме Вахрамея власти устроили интернат, и сестры Атамановы пришли в свой дом уже как воспитанницы интерната…
Но всё же детям новая власть не давала пропасть: они и выросли, и школу закончили. Пришло время взрослую жизнь начинать, замуж выходить, и женихи были, но тут – война…
– Иду утром по Усть-Коксе, – рассказывала мать, – еще ничего не знаю, и вдруг вижу плакат, черными буквами: война!
Время наступило черное, страшное. Женихи все ушли на фронт – и не вернулся никто. Приходили письма, одно из них мать запомнила на всю жизнь – из Сталинграда:
– Ходим в атаку, – написал ей парень, – впереди танки, по горам трупов, как по волнам, а сзади идем мы…
Наверняка в одной из атак упал и он в гору трупов… Не вернулся никто.
А в Усть-Коксе собрали девчонок, провели курсы медсестер – и тоже отправили на фронт. Из этой группы домой вернулись двое: одна без ноги, другая беременная… Мать тоже закончила эти курсы, да ее оставили работать в Коксе, валенки для фронта катать.
– День и ночь катали, здесь же ели и спали. Бывало, только соберешься хоть чуть-чуть поспать, или домой сбегать, – появляется мастер : «Девчонки, надо еще смену поработать…».
Тася – решительная, боевая Тася – ушла через горы в Казахстан, добралась до Усть-Каменогорска. А мать всю войну без выходных-проходных отработала на промкомбинате – и не получила даже справки, не говоря о трудовой книжке. И – никого и ничего, ни кола ни двора. Уехала в Горно-Алтайск, устроилась в столовую военного училища. Можно было подумать о любви и семье – но стала болеть, начали опухать ноги, да и училище вскоре перевели в другой город.
Врачи посоветовали матери уехать с гор на равнину. До Бийска – сто километров, здесь болезнь и прошла. И Тася сюда же приехала, и еще немало родни – сбегали от рабской жизни в деревне, в городе все-таки чуть полегче.
Сняла мать угол у старухи, в районе вокзала, а дом этот оказался… воровской «малиной». Воров, и всякого «деклассированного элемента» после войны в стране было пруд пруди. Да еще чем-то не угодила ворам, стали они ей угрожать… А жиличка-соседка ее подчистую обворовала – и сбежала.
Поистине: хоть