Вежливая болтовня осталась позади. Вместе с моей соломенной шляпой…
Как хитро он умыкнул меня! Как догадался, что это именно то, что я люблю, то, что мне нужно? Откуда он знает, что сейчас нужно молчать? Как хорошо, что он молчит!
Вот эта деревянная табличка с выгоревшей и затертой надписью «Paris».
Если он такой, каким хочет казаться, тот, за кого себя выдает, – он остановится.
…Он остановился.
Откуда, откуда он знает?!!
Единственное живое впечатление за эти долгие дни странствия и бессонные ночи в гостиницах.
* * *
Извлекает меня из машины. Напротив горят окна придорожного ресторанчика. Провинциального, или нарочито провинциального, – с полукруглыми кружевными занавесками на окнах, деревянными столами. У барной стойки – люди разного возраста – смотрят футбол.
Щелкнула зажигалка – посреди стола родился и неуверенно закачался язычок зеленой свечи. Разгорелся и выпрямился.
– Блу айс… – говорит он официанту.
В первый раз слышу его голос.
Откуда он знает?
* * *
Бывают мгновения, когда мир лежит перед тобой раскрытым, как детская книга с яркими завлекательными картинками. Или как эта новая игрушка-головоломка со смешным названием – «пазлы». Потом порыв ветра, и все быстро сворачивается – вокруг и под твоими ногами, – и ты стоишь в сплошной бесцветной пустоте одной ногой на цветном кусочке. Я видела такую сценку в каком-то рекламном ролике. Но те, кто его создали, видимо, не задумывались над другим смыслом этого жуткого сюжета. Они лишь хотели сказать, что без мобильного телефона мир сужается и теряет объем. Возможно, для кого-то это именно так…
Я сидела посреди душистого маленького Парижа с его кукольными коттеджами. Я ждала такого приключения сто лет, хотя их у меня было множество – всяких, порой опасных.
Но самое большое приключение – когда к тебе, посреди всеобщей суеты, молча подходят и кладут руку на плечо. И ты чувствуешь… Как бы это лучше описать? Чувствуешь, что тот, кто так поступил, – сделан из одного с тобой теста и поэтому имеет на этот жест полное право. В этом жесте нет брутальности или самоуверенности, а тот, кто его делает, не боится быть отвергнутым. Потому что два родственных «теста» – с одними и теми же ингредиентами – гармонично смешиваются. Можно испечь вкусный пирог…
Но ведь не может быть, чтобы это «тесто» было замешано точно так же – на другом краю планеты? Ведь у каждой хозяйки – свой рецепт… Правда, существует закон морфогенного резонанса, о котором я узнала недавно, – о парности случаев, независимо от того, в какой части земного шара они происходят.
* * *
Принесли две маленькие рюмочки, расставили тарелки. Если это будет пицца или гамбургеры – удавлюсь, подумала я. И улыбнулась. Он заметил и трактовал улыбку по-своему.
– Наверное, думаешь, что «америкосы» – ведь так вы нас называете? – неспособны на нерациональные поступки?
Я категорически кивнула головой и предложила:
– Давай начнем с конца нашей будущей беседы.
Я была уверена, что он меня поймет.
Понял.
Покрутил в руке стакан с водой – в ней отразился один его глаз. «Попроси совета у воды?..»
Ну-ну, мысленно подзадорила его я, не разочаровывай меня.
– Недавно я подумал, что Агасфер должен остановиться… – сказал он.
– Но тогда ему придется изменить свое имя, – улыбнулась я.
– Да. Изменить все и вся. И отстроить все, что сгорело у него за спиной. Все, чем он пренебрег, пускаясь в путь.
– Чего тебе не хватает?
– Я понял это только сегодня. А точнее – начал понимать пять дней назад, когда… – Он замолчал. По его взгляду я поняла, что пять дней назад произошло нечто действительно очень важное.
Я не расспрашивала. Все равно узнаю, если он захочет закончить фразу.
– Ты говоришь – начать с конца… Мы просидим здесь долго. Будем говорить, слушать музыку. Мы поймем, что… сделаны из одного теста (я вздрогнула) и что пора остановиться. Ты скажешь примерно следующее: «Здесь, в этой чужой стране, я прощаюсь со своими иллюзиями. Я думала, что мир велик, а он – оказался маленьким, я думала, что все люди – разные, а они – одинаковые. Я думала, что любовь может быть вечной, а она – преходяща…» Я отвечу: «Но так нельзя жить», «А я и не живу…» – скажешь ты.
У меня мурашки побежали по спине. Откуда, откуда он знает обо всем этом? Ведь он впервые взял в руки эту скрипочку! И ни одной фальшивой ноты! Надо перенять ее из его рук, не люблю, когда на мне играют! Особенно – так умело и точно.
* * *
– И тогда… – сказала я, – ты скажешь, что влюбился в меня с первого взгляда.
– Именно так и скажу! А еще я выну из кармана вот эту коробочку. – Он действительно сделал этот жест, и у меня перед глазами очутилась синяя бархатная коробочка. – Я открою ее (жест), и ты увидишь бриллиантовое кольцо…
– …и предложишь мне остаться с тобой…
– Да. Но перед этим мы выйдем на мост, и я подожду, пока ты бросишь кольцо через плечо в воду и будешь смотреть мне в лицо: не дрогнет ли на нем хоть один мускул.
Что он говорит?! Откуда, откуда знает? Кому я рассказывала эту чушь? Я что, сплю?.. Меня действительно не интересовала эта бархатная коробочка.
– А потом ты скажешь, что у тебя есть вот такой дом, – я кивнула на беленький «домик Барби», стоявший на противоположной от ресторанчика стороне. На его пороге сидела пара пожилых людей в высоких плетеных креслах, поставленных по обе стороны от входной двери. Он листал газету, она вязала.
Джон хитро улыбнулся. Я ответила улыбкой:
– Что-то не так?
– Да, но не совсем…
– О! Неужели это вилла на берегу океана? И – белый лимузин? И ежегодная рента в пять миллионов баксов?
Мы расхохотались.
– Я знаю, что тебя это не волнует, – наконец произнес он. – Не та наживка, на которую тебя можно подцепить…
– А какая же – та? – спросила я, заинтригованная тем, что же он может предложить.
Он молчал слишком долго. А потом испытующе посмотрел и сказал три простых слова:
– Любовь. Верность. Вера.
По спине снова побежали мурашки…
* * *
Я кивнула головой, прогоняя наваждение. Слишком далеко мы зашли. Нас обоих трясло.
– Хорошо, – сказала я. – Мы начали с конца. А теперь вернемся к началу. Так безопаснее прийти к решению. Зачем ты притащился на эту ферму?
– Я давно знаю Джейка. Он написал, что у них – очередное сборище, я и приехал. Все просто.
Да, все было слишком просто. Кроме того, что я уже успела услышать.
– Откуда ты знал, что действовать нужно именно так? – спросила, глядя в его глаза. Заметила, что он засомневался и на какое-то мгновение в глубине зрачка появилась льдинка маленькой лжи. Точнее – зародыш сомнения: сказать или не сказать…
– Мать… – коротко произнес он, будто подписывая себе приговор.
Все сошлось и стало на свои места. Быстро-быстро захлопнулась книжка, рассыпались пазлы, сложились в штабели белые стены кукольных домиков, ковриком свернулась трава. Мир стал белым. Я снова стояла на одной ноге на маленьком цветном кусочке. Как и раньше.
* * *
Миссис Макдин хорошо изучила меня за те три дня. Мне казалось, что я слушаю ее, а в действительности – она прислушивалась ко мне. Вот откуда этот взгляд – отстраненный и в то же время слишком пристальный, будто она заглядывает за пределы радужной оболочки – внутрь: в мозг, в душу. Куда-то глубже, возможно, в колодец своей молодости – сквозь меня.
– Она замечательная женщина, – сказала я, с трудом ворочая онемевшим языком. – Я рада, что мы познакомились. Она очень тебя любит…
– Любила… – поправил он, так же едва шевеля губами. – Она умерла пять дней назад. Дождалась меня. Рассказала о тебе, заставила тебя искать. И отошла умиротворенная…
– Итак, вилла на берегу, рента и белый лимузин… – пробормотала я, – это все не шутки…
– Я предложил другое, – напомнил он обиженным тоном.
– Но ведь я сказала об этом!
Мне было действительно больно, будто мне из зубов в одночасье выкручивали иглой все нервы без наркоза.