Но у меня из головы не шло, как Этьен купил шампанское после первого успешного выступления Габриэль, как он всегда смотрел на нее с веселой улыбкой, но вместе с тем с восхищением. Он был одним из первых, кто стал называть ее Коко. Он был добр ко мне, и когда все остальные лейтенанты ушли, Этьен остался. Он дал ей денег, чтобы она попыталась осуществить свою мечту, зная, что, скорее всего, потеряет их.
Я нашла бумагу и конверт и, ничего не сказав Габриэль, отправила письмо г-ну Этьену Бальсану, Руайо, Компьен, Франция, надеясь, молясь, чтобы оно дошло до него.
Однажды вечером в октябре, вернувшись домой из шляпной лавки, я испытала облегчение и радость, застав нарядную Габриэль поправляющей прическу перед маленьким зеркалом. Она даже напевала себе под нос. Сестра все еще казалась хрупкой, как фарфоровая кукла, но, по крайней мере, двигалась.
– Сегодня утром пришло письмо от Этьена, – заговорила она, поправляя заколку в волосах.
Я мысленно перекрестилась. Моя молитва была услышана.
– Что же он пишет?
– Он купил поместье близ Компьена, на месте старого монастыря. Собирается разводить лошадей. – Габриэль на мгновение замолчала. – Я собираюсь там жить вместе с ним.
Я хлопнула в ладоши. Новость превзошла мои ожидания.
– Ты выходишь замуж?!
Она рассмеялась, глядя на меня так, словно я сказала, что она собирается в Китай.
– Нинетт, Этьен уже женат.
Он был женат? Невозможно! О жене никогда не упоминалось.
– Это было необходимо, – продолжала Габриэль. – Есть дочь, зачатая до обета. Это формальный брак.
Медленно пришло осознание. «Собираюсь жить с ним».
– Но… Но ты не можешь просто жить с ним! Ты не можешь…
– Он предложил, и я согласилась. Что еще я могу сделать? У меня нет выбора. Я не стану швеей с рассвета до заката за два франка в день. И не выйду замуж за какого-нибудь свиновода или производителя уксуса только для того, чтобы тратить все свое время на починку его рубашек и стирку нижнего белья. Я не буду неоплачиваемой femme de ménage[30].
Я качала головой, будто это могло помочь мне осмыслить сказанное.
– Но… ты могла бы поехать в Совиньи и жить с Мод и Эдриенн.
– В Совиньи скука смертная, – усмехнулась она. – Чаепития просто ужасны. Дамы только и делают, что позируют и хлопают ресницами, а мужчины обсуждают, кого следует или не следует пускать в жокейский клуб. Я не какая-нибудь галета на полке пекаря, надеющаяся, что меня выберут до того, как я зачерствею.
– Но Мод могла бы найти тебе мужа!
– Мод находит любовников, а не мужей.
Я ощетинилась:
– Эдриенн рассказывала совсем другое.
– Мод убедила ее, что она другая. Она – возможно, но не я. По крайней мере, Этьена я знаю и доверяю ему. Это не любовь. Но мы понимаем друг друга.
– А как насчет Эмильенны д’Алансон? Разве у Этьена уже нет…
Повелительницы ночи. Непорядочной. Содержанки. Любовницы. Я даже не могла произносить вслух эти слова.
Габриэль вздернула подбородок.
– А что с ней не так? Она, наверное, тоже там будет. Мне все равно. Это дом Этьена, он может делать все что захочет.
Это моя вина. Это я написала Этьену. С чего я взяла, что он даст ей денег просто так? Я наивно надеялась, что его связи в Виши помогут Габриэль получить роль, как это произошло в Мулене благодаря лейтенанту. Вот чего я ожидала.
Она потянулась к чемодану на кровати.
– Мне нужно идти. Мой поезд отходит через двадцать минут.
– Ты действительно собираешься это сделать? А как насчет стать Кем-то Лучше? – Мне отчаянно хотелось остановить ее. Карьера на сцене не обязательно делает женщину недобродетельной. Но возможности содержанки были ограничены. – Тебе никогда не будут рады в обществе. У тебя никогда не будет мужа. В газетах никогда не появится объявление о твоей свадьбе. Ты никогда не будешь сидеть на трибуне на скачках. Ты никогда не будешь…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Нинетт, – спокойным голосом произнесла Габриэль. – Это твое Нечто Лучшее. Не мое. Мне плевать на условности. Они ничего не дают таким людям, как мы. Я устала. Я просто очень устала. В Руайо я могу бездельничать. Я могу спать весь день, если захочу. Мне нужно отдохнуть. Потом решу, что делать дальше.
Она попыталась обнять меня, но я отвернулась. Когда я пожалела об этом и мне захотелось попробовать в последний раз удержать ее, прежде чем все изменится навсегда и она станет личностью полусвета, непорядочной, она уже ушла.
ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ
Снаружи деревья сбросили платья из листвы. Некогда сверкающий город потускнел и теперь только слабо мерцал. La haute отправились в очередное модное место. Они были разбросаны повсюду, как блестки на сценических платьях Габриэль. Мне казалось, я подмела все, но одна из них застряла в щели между половицами и постоянно притягивала мой взгляд, словно посмеивалась надо мной.
Габриэль сообщила, что благополучно прибыла в Руайо. Мне было известно, что она терпеть не может писать письма – это была рутинная работа, напоминающая уроки композиции, чистописания, движения монахинь, – поэтому я оценила этот жест, как бы коротко ни было ее послание. После этого я заставила себя перестать беспокоиться о ней. У сестры теперь была крыша над головой. Рядом находился Этьен, человек, которому я доверяла.
В первый раз в своей жизни я осталась одна, но в то же время в первый раз я могла приходить и уходить когда мне заблагорассудится. Никто не указывал мне, что и когда делать. Меня не удерживали никакие стены. Я предвкушала что-то новое, непонятное. Оно было похоже на поднимающуюся виноградную лозу, которая обвивалась вокруг меня, яростно тянулась к солнцу, не боясь, что монахини или канониссы срежут ее.
В обеденный перерыв или по вечерам, когда я была не нужна в магазине, я изучала город. Теперь, когда фешенебельная публика разъехалась, Виши принадлежал местным жителям и провинциалам, приезжавшим за выгодными покупками на зимние распродажи. Проходя мимо рынка, я вспоминала Джулию-Берту и надеялась, что когда-нибудь смогу убедить ее переехать сюда. Водолечебницы, открытые круглый год, привлекали благородную, хотя и менее эффектную толпу курортников, которые в одиночку или с сопровождающими прогуливались по парку на процедуры и обратно, сжимая в руках хрустальные стаканы с минеральной водой.
А еще мне нужно было выбраться из своей унылой комнаты. И я переселилась в мансарду над магазином, в светлое помещение с забавно изломанным скатным потолком, откуда с высоты птичьего полета открывался вид на оживленную Рю-де-Ним. Я разглядывала крыши особняков, вилл и шале – летних домиков crème de la crème[31]; окна самого роскошного выходили в парк. В свободное время я прогуливалась мимо этих домов, изучая стиль, размеры, формы, словно в один прекрасный день мне предстояло выбрать один из них. Мне очень хотелось жить в большом собственном доме. Стать женщиной, которая удачно вышла замуж, получить признание.
К своему удивлению, я поняла, что похожа на Габриэль больше, чем думала. Наше Нечто Лучшее отличалось, однако в конце концов сводилось к одному: нами должны восхищаться, нас должны узнавать, и мы должны быть в центре внимания. Все то, что с нами никогда не случалось.
Виши был полон чудес, одним из которых являлся «Пигмалион» – магазин, расположенный неподалеку, вниз по нашей улице. Когда, выполняя поручение Жираров, я в первый раз вошла в его двери, меня словно поразило молнией: огромное пространство, которое, казалось, никогда не закончится, было заполнено самыми дразнящими экспонатами – платьями, перчатками, туфлями. Это было место нового типа, то, что люди называли «универмагом». Он делился на отделы – галантерея, обувь, отдел готовой одежды, отдел шелковых тканей, шторы, мебель и так далее, и так далее, и так далее.