с желтых болот, поднимается пар, в моросящем дожде светятся скрюченные сосны в шапках серого тумана, пахнет полем, блестит вереск, папоротник источает горьковатый аромат, я приветствую мокрый камень и самую большую сосну, которая утыкается в голубой просвет в небе, я слышу, как говорит ветер и как падают сосновые шишки, гнилые ветки потрескивают под ногами, вороны, сбившись в стаи, каркают, я ухожу в сторону от моей привычной тропинки и иду по другой – узенькая лента, она удивительно петляет, я шагаю по ней долго, дома замачиваю на ночь шерстяное термобелье, а утром прополаскиваю его, три раза, так учила мать, и это вошло в привычку.
Как только я уезжаю оттуда, меня тотчас же накрывает ощущение, будто я теряю свет, октябрь, раннее утро, я еду на улицу Арне Брюнс гате, приезжаю туда к девяти, ставлю машину так, чтобы матери не было ее видно ни с балкона, ни из окон, оплачиваю сбор за парковку, перекидываю сумку через плечо, перехожу улицу и иду вдоль здания, удаляясь от квартиры матери, в воздухе висит изморось. Повернув во внутренний дворик, я останавливаюсь, здесь тихо и деревья настороже, балконные двери закрыты, сейчас еще слишком рано и слишком холодно, я пересекаю дворик, подхожу к живой изгороди из кустов туи вдоль забора и забираюсь внутрь. Отыскав подходящее место, я сооружаю себе пещеру, расстилаю плед, и укладываюсь на него. Нельзя нарушать тишину, я должна нарушить тишину, нельзя вмешиваться, я должна вмешаться. Здесь, в кустах, я дома, от кустов и от земли пахнет детством, у меня лучшее убежище в мире, меня ни за что не найдут, я впадаю в спячку и подстегиваю время, которое вот-вот покинет этот мир, миновав меня, время исчезает, и я, бездомная, лежу у себя в доме, приросшая в пустом застое. Сегодня воскресенье, воскресенье.
Я помню: я нарисовала «В гостях хорошо, а дома лучше» и подарила ее матери на день рожденья, когда мы утром разбудили ее, значит, была осень, и Рут, кажется, дома не было, получается, я тогда ходила в первый класс, и мать сказала, что отец ушел на работу, а мне пора в школу, она открыла входную дверь, я вышла на крыльцо, мать наклонилась и прошептала мне на ухо: «Девочка ты моя особенная!»
Позже она еще раза три это говорила, не меньше – когда никто больше не слышал, когда я рисовала что-то, что ей нравилось, «девочка моя особенная», а после все прекратилось, когда и почему? – но больше я этого от нее не слышала.
Зеленая дверь скрипит, тяжелая, она медленно открывается, и из-за нее выходит пожилой мужчина с пакетом из супермаркета «Киви», он подходит к контейнеру для смешанного мусора, с трудом открывает крышку и через край бросает туда пакет, я слышу стук о дно, словно контейнер пустой. Мужчина исчезает за зеленой дверью, откуда появился. Свернувшись калачиком, я лежу в кустах туи и вижу все с неправдоподобной четкостью. Крохотные капли дождя на зеленых травинках, полоска неба между темными, словно восковыми, листьями, когда я откидываю голову назад, блики осеннего солнца на каком-то блестящем предмете. Сокровище. Я протягиваю руку и выковыриваю серебристую крышечку от «Туборга», она старая и, возможно, дорогая, по крайней мере, это точно к счастью. Я сжимаю ее, меня обжигает воспоминание, дверь скрипит и приоткрывается, словно ночные сны, которые отправляются обратно в ад, где родились, из-за двери появляется мать с пакетом из супермаркета «Куп». Она без верхней одежды, вышла выбросить мусор, на матери темная блузка, джемпер с высоким горлом из овечьей шерсти, волосы собраны в хвост, как в прошлый раз, мать подходит к контейнеру для смешанных отходов. Пакет она держит в левой руке, а крышку пытается поднять правой, но крышка тяжелая, поднять ее так, чтобы в щель влез пакет, не получается, мать встает на цыпочки, но руки у нее слабые, она ставит мешок на землю, хватается двумя руками за крышку, крышка подрагивает, руки у матери дрожат, она вытягивается еще дальше, толкает крышку, и та наконец падает назад, у матери получилось! Она с торжествующим видом перекидывает через край мешок и уходит, так и не вернув крышку на место.
Я выжидаю, перевариваю увиденное, закрываю глаза, впадаю в спячку и теряю ощущение времени, погружаюсь в себя, в землю, пока все не похороню, зеленая дверь снова открывается, оттуда выходит молодой мужчина, он подходит к велосипедам, отпирает современный горный велосипед и катит его к тротуару, я сворачиваю плед и убираю его в сумку, бесстрашно и спокойно вылезаю из кустов и шагаю к контейнеру, я иду выбросить кое-что ненужное. Почти повалив контейнер на траву, я вытряхиваю из него пакеты, среди них лишь один из супермаркета «Куп», хватаю его, поднимаю контейнер, закрываю крышкой и иду туда, откуда пришла, возвращаюсь к себе на четырнадцатый этаж. Через двадцать минут я отпираю дверь квартиры и прохожу в мастерскую. От мешка не пахнет мусором, я высыпаю содержимое на рабочий стол и раздумываю: приближаюсь я сейчас или удаляюсь? Внезапно начинается дождь, небо падает в скошенные оконца в крыше мастерской на картонку от туалетной бумаги, пакетик сушеных абрикосов, который, строго говоря, следовало бросить в контейнер с пластиком, на яичную скорлупу, на луковую шелуху – вообще-то ей место в контейнере с пищевыми отходами – на пустую банку из-под консервированных помидоров, упаковку от двухсот пятидесяти граммов фарша, и память подсовывает мне кухонный стол, желтые цветастые занавески, учебники, запах жареного лука и спагетти, вилкой мать выуживает из кастрюли одну макаронину бросает ее возле конфорки, если макаронина упадет, значит, не сварилась, а вот если повиснет на ручке, тогда она в самый раз, аль-денте. Два пустых одноразовых подсвечника и, наконец, полный мешочек от пылесоса, а под ним – расколотая китайская фарфоровая чашка, о ужас. Мне было одиннадцать, я осталась дома одна, редкий случай, мать все свое время проводила дома, но не в тот день, не знаю уж почему, может, выбралась с Ригмур в город. Дома одна, в гостиной тишина, лишь массивный антикварный шкаф нашептывал кое-то. В нем стояли отцовские бутылки, в нем лежали конфеты. Из больших окон было видно дорогу, если мать придет, я издалека увижу. Чтобы долго не стоять на цыпочках, я взяла на кухне табуретку – мне не хотелось торопиться, хотелось прочувствовать все наслаждение. Встав на табуретку, я открыла дверцу, ведущую к запретному – хрустальной вазочке со светло-розовыми, фиолетовыми и белыми мятными конфетками, ведь