Читать интересную книгу Наследница царицы Савской - Индия Эдхилл

– Тогда хорошо, что я послал за вином. – Соломон продолжал говорить весело и беззаботно. – Жаль, что он тебя потревожил. Что на этот раз? Опять женское тщеславие?

Садок предостерегающе поднял руку:

– Ты шутишь, а меня действительно потревожили сегодняшние слова Ахии. Он говорил о царском доме и царских женщинах. Он обвинял царскую семью в поклонении идолам.

– Мы уже говорили об этом Садок, – вздохнул Соломон, – я не буду заставлять жен отказываться от своих богов.

– Лучше бы царские жены не поклонялись идолам, – сказал Садок безучастно, словно ребенок, повторяющий скучный вызубренный урок.

– Лучше бы пророк Ахия не лез не в свое дело. – Соломон не сердился на Садока за его замечание, проблема заключалась в другом: понимает ли Ахия, насколько уязвимо это царство? Насколько непрочны заключенные союзы?

У дверей послышался едва различимый шорох, и вошел раб, держа кувшин с вином, а за ним другой внес кубки. Соломон подождал, пока мальчики поставят на стол серебряный кувшин и золотые кубки, затем своими руками наполнил до краев один кубок и налил немного вина в другой. Протянув первосвященнику полный кубок и подождав, пока тот сделает глоток, Соломон сказал:

– Поведай мне, почему ты взял на себя труд прийти и передать мне бредни Ахии? Все, что он мог сказать, ты уже слышал сорок раз. Тогда что потревожило тебя теперь?

Садок, нахмурившись, уставился в чашу, словно ища там ответа.

– По правде сказать, я не знаю, о царь. Ахия часто говорил подобное, но на этот раз… На этот раз все было иначе. Он изрыгал яд, словно гадюка. – Садок со вздохом осушил кубок.

Соломон, улыбаясь, взял серебряный кувшин и налил первосвященнику еще вина.

– Благодарю тебя за предупреждение, Садок. Очень жаль, что Ахия любит раздор больше, чем мир.

– От пророков одни неприятности. Да, я знаю, они вещают от имени Господа, – но и я провозглашаю Его волю. В конце концов, я первосвященник.

– А я царь. Ахия же ругает нас, будто глупых мальчишек. – Соломон обхватил ладонями кубок, слегка нагревающийся от его прикосновения. Темно-красная жидкость отсвечивала пурпурным. – Царь, первосвященник и пророк… Знаешь, Садок, иногда я думаю, что не стоило старому Самуилу так легко покоряться воле народа и ставить царя над Иудеей в те давние времена.

– В таком случае и ты ведь не стал бы царем, – заметил Садок.

– В таком случае, – улыбнулся Соломон, – я и не родился бы, ведь, если бы Самуил не поставил царем Саула, Давид никогда не стал бы царем после него. А не будь царем мой отец, он никогда не увидел бы, как купается моя мать.

– Царь мой!

– А что такого, Садок? Даже ты не мог думать, будто я рос во дворце Давида, не зная обо всей этой грязи.

– Царь Давид был великим человеком и любимцем Господа нашего.

– Ты повторяешь это, как ученик, затвердивший урок. Но ты, пожалуй, прав. Несмотря на все свои заблуждения и пороки, мой отец мирно умер на своем ложе, в преклонных годах.

«Отягченный годами и грехами. А его все равно провозгласили великим царем. Что скажут о царе Соломоне? Назовут ли в будущем и меня великим?»

Его приемная мать, царица Мелхола, растила из него мудрого и справедливого царя. Она учила его выбирать мир, а не войну, и доброту, а не честолюбие. Но теперь он сомневался, хватит ли ему тех уроков. «Ты воспитала меня добрым человеком. Но может ли добрый человек хорошо править?»

Царствование было сложной игрой, а правила ее менялись так же часто, как форма барханов в пустыне. Царь нуждался в умениях, чуждых простым людям, проливающим пот в полях или торгующим на рынке. Не хватало одной лишь доброты, или справедливости, или милосердия – эти добродетели разрушали царства, если не были уравновешены беспощадной расчетливостью, оценивающей истинный вес каждого действия. Ведь царь должен смотреть дальше ненависти, жадности и честолюбия – и дальше самой любви и мудрости.

«Быть царем не так просто, как думают бунтовщики, ропща и хвастаясь вокруг своих костров».

Царица Мелхола хотела соединить лед с огнем. Душераздирающая, непосильная задача. Иногда Соломон жалел, что царица вообще за нее взялась и что корона не досталась кому-то из его старших братьев. Но врожденная честность с собой заставляла его признать, что действительно следовало выбрать его – единственного царского сына, не ослепленного честолюбием…

– Садок, случается ли тебе думать о том, каким стало бы царство, если бы правил не я, а мой брат Адония?

– Нет, – ответил первосвященник, – потому что я не люблю думать о плохом.

– Ты думаешь, царь Адония правил бы плохо?

– Если бы Господь предназначил Адонии править, он стал бы царем. Но царь – ты, а значит, тебе предназначено править.

– Тяжело тебе возражать, Садок, и невыгодно спорить с тобой.

На лице первосвященника проявилось облегчение, и Соломон почувствовал укол совести – не стоило подшучивать над стариком, хотя Садок и не понял насмешки. Садок не умел смотреть на мир цинично и не подвергал бесконечным сомнениям свои верования и убеждения.

– Счастливый ты человек, первосвященник.

– Я знаю, о царь, и каждый день я благодарю Господа за Его доброту. И за царскую милость, – поспешил добавить Садок.

«С другой стороны, старик хорошо знает, где самое сладкое вино!»

Садок

Предупредив царя об Ахии, Садок выбросил это дело из головы и с легким сердцем вернулся в храм к вечернему жертвоприношению. Ритуалы всегда успокаивали Садока, и огромное здание само по себе умиротворяло.

Великий Храм был одним из чудес света, и ничто не могло сравниться с его славой. Это все понимали без слов, хотя, конечно, следовало каждый день возносить ему хвалу. «Храм освещает нас огнем Господа воинств небесных. Конечно, я верю в это, и мне все равно, кто и что мог бы возразить». Никто не почитал Храм больше, чем первосвященник, но за долгие годы служения в великом святилище потускнело благоговейное изумление, сиявшее некогда ярким светом. Никому не дано вечно обретаться в горних сферах.

Во всяком случае, Садоку это не удавалось, и он думал, что, за исключением немногих пророков, этого не дано никому. Но сегодня, когда он ступал по широкому двору, а заходящее солнце как раз заливало храм светом, купая его в красно-золотом пламени, – хотя Садок уже успел привыкнуть к этому зрелищу, он остановился, в который раз поражаясь великолепному творению царя Соломона во славу Господа.

«Такая красота. И такая пышность. Да, это Дом Господа нашего». Наконец Яхве – нет, Господь, и почему сегодня это постоянно ускользает из памяти? – получил обитель, равную дому любого другого бога или богини, – нет, намного более величественную!

«Нигде в мире нет ничего подобного». От крыши до пола храм сверкал золотом. Царь Соломон не пожалел средств, чтобы создать Великий Храм. Он щедро жертвовал из собственной казны, переманил сюда мастеров из Тира и Фив, закупил шелков и благовоний больше, чем мог позволить себе любой царский дворец. Все во славу Господа.

Священники, молодые и любопытные, нетерпеливо переминались с ноги на ногу у него за спиной. Садок поднял руку, и они застыли.

– Узрите Храм наш, – промолвил Садок, охваченный вдохновением, – узрите славу нашего Бога, Господа воинств небесных!

Он воздел обе руки и широко раскинул их, словно бы обнимая всю Храмовую гору – мирской двор и женский двор, двор священников и внешний двор, открытый всем жителям Израиля и Иудеи. Медное «море» – чашу для омовений священников, огромную, словно озеро, покоившуюся на спинах двенадцати медных волов, которые стояли на гладких каменных плитах. И само святилище, ослепительное творение из кедра и золота, – вход в него поддерживали две большие колонны.

Святая святых вмещала Ковчег и Скрижали Завета.

– Узрите, – повторил Садок, зная, что все во дворе обернулись к нему, – когда-то наш Бог не имел другого пристанища, кроме шатра в пустыне. Когда-то Ковчег смиренно лежал в обители простого землевладельца. Смотрите, как вознесены они теперь перед всеми людьми! Смотрите, какие почести им воздаются! Хвала Господу! Хвала царю Соломону, который построил этот золотой дом во славу Господа!

Слова у Садока иссякли, но осталось ликование, согревавшее его.

Да, храм был чудом. Особенно если вспомнить, что еще не так давно обителью Бога был скромный шатер, вмещавший лишь Ковчег. И так же просто жили священники. «А теперь все могут видеть преклонение перед нашим Господом, почет, окружающий Его служителей».

Успокаивающая мысль. «Ни один царь теперь не осмелился бы повторить поступок безумного царя Саула. По его приказу всех священников в Ноаве предали смерти. Всех, даже самых юных. Теперь такое не может повториться».

Теперь храм возвышался во всей своей мощи. Сияющий золотом явный знак силы Господа и значимости Его священников.

«Да, теперь намного лучше, чем во времена безумного Саула». Или даже во времена великого Давида. Несмотря на всю свою набожность, Давид не воздавал священникам тех почестей, которыми они пользовались сейчас. Возможно, потому, что он сам слышал голос Яхве и, казалось, всегда знал Его волю, не спрашивая священников или пророков. «И он умер в преклонных годах, царем, значит, его поступки были угодны Господу».