Читать интересную книгу Привал на Эльбе - Петр Елисеев

Вера с жгучей болью смотрела на своих односельчан. «Великое горе, мои родные, — думала она, — как вам помочь? Спасет ли моя смерть вас, невинных, поставленных на край могилы?»

На площади появился важный старичок с жидкой седой бородкой. Он с достоинством поклонился генералу Хаппу и предложил ему свои услуги в посредничестве, чтобы заставить партизанку признаться. Генерал, мигая левым глазом, проговорил: «Гут, гут». Старичок подошел к Вере и сказал:

— Признайся, спаси народ.

Вера вздохнула и проговорила:

— Не убивайте людей. И я все расскажу…

— Не смей! — выкрикнул дед Охрем, выступив из толпы.

Майор Роммель выстрелил.

— Нас смертью не запугаешь! — успел проговорить Охрем и свалился перед Верой. Слова седого старика прозвучали в ее ушах как заклинание.

Генерал Хапп, прищурив левый глаз, похвалил своего помощника:

— Отлично! Ведите ее…

Веру привели опять в штаб-квартиру. Тут же был и тот старичок, которого, видимо, принял сам Хапп, и Вера подумала, что перед ней не простой человек. Старичок не замедлил подкрепить это мнение. Он протянул пожелтевшую бумажку Хаппу и, как молитву, произнес:

— Граф Прушницкий. В колхозе коротал свой век ветеринаром. Надеюсь, господин генерал, с вашей помощью я вновь обрету свое графство…

— Превосходно, граф, — вернул ему Хапп документ. — Такие люди мне нужны…

Генерал подошел к Вере, забившейся в угол. Он стал хвалить ее, называл раскаявшейся грешницей, которую ждет щедрая милость. Хапп назвал себя гуманистом, готовым внять мольбе любого человека. Он задавал вопрос за вопросом: где партизаны, сколько их? Вера с трудом проговорила:

— Если вы гуманист, дайте мне опомниться. Я замучена.

Прушницкий попросил разрешения выходить девушку, подготовить ее к допросу. Генерал ответил, что дает срок до утра.

Веру отвели в сарай, где лежал Михаил. Прушницкий принес ей пищу, шепнул:

— Покормите и солдата.

И вышел из сарая.

— Какой-то новый ход, — тихо сказал Михаил.

Вера, обняв своего друга, задумалась над его словами. Почему так легко старик втерся в доверие немцев? Не двойная ли это игра? Она сызмала знала этого старика ветеринара. Работал он честно. С больным теленком или ягненком возился, как с человеком. Закончит, бывало, работу на колхозной ферме, зайдет в клуб или в правление колхоза, разговорится, начнет учить уму-разуму и старых и молодых. Для каждого человека у него было особое слово. Люди удивлялись его знаниям и мудрости. Судили-рядили о нем по-разному. Одни говорили, что он «из бывших», другие считали его православным проповедником. А за любовь к поучениям прозвали его «просветителем». Эта страсть не погасла в нем и при немцах. Как только он поладил с Хаппом, сразу стал поучать его.

— Господин генерал, ваш метод, — указал он в окно на виселицу, — не будет иметь эффекта. Я очень хорошо знаю психологию советских людей. Насквозь идейные. Будете вешать их — ничего не добьетесь. Вот вам примеры: девушка эта стояла перед петлей и не проронила ни слова; старика пчеловода застрелили, а он, умирая, сказал: «Смертью нас не запугаешь».

— Ничего, — протянул Хапп, — наш метод может быть и эластичным. В этом я не исключаю и вашу помощь, — добавил генерал и предложил графу сигарету.

— Служить я готов, но в качестве кого? — не смущаясь, спросил «просветитель».

— Для начала я назначаю вас старостой. А потом мы оценим вашу службу по заслугам.

К Хаппу подошел адъютант и подал пакет, опечатанный сургучом. В секретном письме говорилось, чтобы начальник особого отдела полевой жандармерии генерал Хапп направил в означенную инстанцию пленного казака Михаила Елизарова для пропагандистских целей. Майор Роммель, стоявший как тень рядом с Хаппом, самозабвенно отчеканил:

— Значит, и там понравились его документы. Примечательный экземпляр — донской казак!

— Выгодное сословие! — торжествующе сказал Хапп. — Покажите мне его.

«Экземпляр» понравился генералу. Красивое лицо, кудрявый чуб. «За такой экземпляр могут и похвалить, — подумал Хапп. — Жаль, что исполосовали сильно».

— Прикажите умыть его, переодеть в чистое белье, покормить — словом, создать у него хорошее мнение о нас.

— Не поддается, господин генерал, — виновато признался Роммель. — Нм письменно, ни устно не дает показаний. Какой же смысл отправлять его? Он и там ничего не скажет.

— Майор, не возражать! Приказано доставить — и никаких разговоров. Подготовить пленного! Выполняйте!

— Будет исполнено, господин генерал! — Майор вытянулся, козырнул и вышел.

Вскоре он вернулся и доложил, что пленный «подготовлен к отправке». Генерал Хапп еще раз осмотрел казака и снисходительно сказал ему:

— Я сожалею, что вы с моим майором не сговорились. Но что случилось — не вернешь. А будущее ваше я устрою: отправлю вас в лучший госпиталь для лояльных военнопленных.

Елизаров мрачно проговорил:

— Ничего мне не надо. Можете не заботиться обо мне. Пленную девушку убили и меня убьете…

— Нет, мы ее не убили. Хотите повидаться? Пожалуйста, — как бы спохватился генерал и приказал адъютанту пригласить пленную.

Привели Веру. Хапп предложил майору Роммелю извиниться перед ней «за грубое обхождение», как он выразился.

Когда пленную увели, Хапп приказал старосте снарядить подводу для отправки раненого в госпиталь. Генерал дал старосте и более сложное задание: обеспечить немецкую кухню свежими овощами и организовать прачечную.

— Будет сделано, господин генерал, — безропотно отвечал «просветитель».

Вскоре к сараю подкатила подвода. Староста погладил седую бородку, похожую на гусиные перья, и хрипловато сказал пленному, что его отправляют на излечение. Казак с ненавистью посмотрел на старосту и на конвоира — немецкого ефрейтора. Он беспокоился и за Веру, с которой его навсегда разлучают, и за себя, за свою честь: привезут его к пропагандистам, сфотографируют, сочинят какую-нибудь небылицу, напечатают и, когда минует надобность в нем как в живом «экземпляре», его убьют. Вера в последний раз прижалась к нему, поцеловала, и в это время их сфотографировали. Затем майор Роммель закинул руку казака себе за шею и улыбнулся. И снова щелкнули фотоаппаратом.

Михаила посадили на телегу и повезли по улице в немецкий тыл. Конвоир ехал за подводой на велосипеде. На западной окраине села немцы варили обед. Туда успел уже прийти и староста. Он вертелся вокруг поваров, обещая им горы свежих овощей.

— Сам генерал попросил меня! — похвалился он.

Подвода поравнялась с кухней.

— Стой! — поднял руку староста. — Иди-ка сюда, — позвал он возчика, молодого кудлатого парня. — Ты будешь копать картофель господам поварам. А ты поезжай, паренек! — крикнул старик Костюшке провожавшему Михаила, и тихо шепнул: — Повезешь мимо «волчьей могилы». Не смей возражать, когда старший приказывает! — замахнулся он на мальчугана, когда приблизился конвоир. — Господин ефрейтор, пообедайте. Макароны поспели. Подвода может постоять или будет двигаться потихоньку, догоните.

— Пусть подождет у крайнего дома.

Ефрейтор соскочил с велосипеда, подошел к кухне и, получив полный котелок макарон, уселся в сторонке.

Староста, провожая Костюшку, шепотом просил передать знакомым, что Вере дали срок до утра и что «просветитель» просвещает кого нужно…

Подвода остановилась в конце улицы. Михаил увидел на огороде под пожелтевшей вишней тяжелый пулемет. Возле него беспечно лежали два солдата. Горькая досада сжала сердце казака. Будь он здоров — рванулся бы к пулемету и покрошил из него солдат, поваров, конвоира, набросившегося на макароны.

— Костюшка, что это за старик провожал нас?

— Ветеринаром работал. Бывал у нас на пионерских сборах и кострах, учил, как оказывать скорую помощь. До войны был человеком, а теперь стал немецкой дворнягой — старостой.

— Что он говорил о дороге?

— Об этом он говорил хорошо. Велел ехать той дорогой, которая ведет к партизанам.

— Далеко до них?

— Километров десять, — ответил Костюшка и оглянулся. — Конвоир жрет еще.

— Знаешь что, браток? Привезешь в Свирж — убьют меня там. Хлыстни конягу и гони к партизанам.

— Будем удирать, тот макаронщик в затылок ударит…

Когда конвоир примчался к ним на самокате, Костюшка тронул лошадь вожжами, хлыстнул кнутом и погнал рысью. Телегу так трясло, что у Михаила потемнело в глазах. Из раны потекла кровь. «Не умер от рук врага, так умру от потери крови», — сокрушался Михаил. Кобыленка вспотела. Михаил совсем изнемог. Он закрыл глаза и слабо проговорил:

— Тише. Теперь уже все равно…

— Больно? — сказал Костюшка.

Они въехали на бугорок. Дорога пошла под уклон. Можно бы рысью. Но раненому это было невмоготу. Конвоир ехал за телегой. Автомат висел у него на груди. Он махнул рукой и крикнул возчику: