Читать интересную книгу Оливье Клеман Беседы с патриархом Афинагором - Оливье Клеман

Епископ этого района — в его ведении находятся пять приходов и одиннадцать церквей — объясняет мне, что император Ираклий в VII веке, отобрав у персов подлинный крест, высадился недалеко отсюда с драгоценной реликвией. И народ пел: «О чудо дивное! чтобы нести Всевышнего как лозу, напоенную жизнью, крест, вознесшийся над землей, в сей день является всем. И мы влекомы к Богу, им разрушается смерть навсегда. Древо непорочное! Им Христа прославляем и обретаем бессмертную пищу Эдема».

В этом народном квартале живет простой люд, и этот храм так же полон, как и вчерашний. В конце богослужения, которое по благословению патриарха возглавляет местный епископ, патриарх выходит к людям, окруженный детьми: как старое дерево, одевшееся цветами весной. Он выходит из храма, держа две маленькие ручки в своих больших и длинных руках. Каждый ребенок держит за руку другого и таким образом патриарх как бы несет на себе целую лозу юной жизни. Порывшись в своих карманах, он всех одаряет конфетами.

Все собираются здесь не в зале для собраний — сегодня слишком жарко — а во дворе, находящемся пониже храма, который поддерживается большими выступами с той стороны, с какой холм спускается к морю. Стулья и столы поставлены в беседке — «под виноградником и смоковницей», — как в библейские времена. Наступает вечер, ветер свежеет; долгими криками и большими взмахами крыльев стрижи словно убаюкивают наступающую ночь. Дабы поддержать это малое стадо, что как будто ежится от своей отгороженности, патриарх через время и пространство соединяет его с незримым сонмом святых. Он говорит о вселенском православии, обитающем ныне на пяти континентах. Он вызывает в памяти святые образы, невидимо населяющие эти места: Симеона Нового Богослова, этого ясновидца всеприсутствующего света, и этих «ациметов» Студитского монастыря, которые служили таким образом, что сон никогда не прерывал их службу (хотелось бы сказать «бессонную» службу, ибо эта община никогда не засыпала целиком, и монахи сменяли за богослужением друг друга). «И небо и земля навсегда сплетены воедино их молитвой», — говорит патриарх.

Затем Афинагор I, отправивший между тем свою машину в аэропорт для встречи гостя, уезжает на Фанар на такси.

Во влахернском храме, куда мы отправляемся 13 августа, находится hagiasma, святой источник. Гроза покрыла глянцем сад, чувствуется сильный запах земли. Стройный ряд из сосен и смоковниц окружен красным буйством цветов; в центре находится водоем; здесь тот же тип библейского сада, сада Благовещенья… Церковь невелика и проста, она украшена прекрасными, совсем свежими и тем не менее вполне традиционными фресками. Однако взгляд не останавливается на церкви, его притягивает зияние, большой край нефа, перед самым входом в который как бы открывается утроба земли. Подземный свод, под которым струится вода, наполняет обширное углубление, образуя грот и бассейн одновременно. Хрусталь воды на белом камне. Все здесь как бы служит для того, чтобы вставить в оправу плодоносную первозданность материи.

«Вода течет бесконечно, она неисчерпаема, даже в летние засухи», — говорит мне патриарх. На краю источника, у полного водоема, стоят стаканчики. После службы мы долго пьем эту неиссякаемую воду…

Эту первоначальную прозрачность материи, материи этих вод, символически распахнутых Духу, замутил наш грех. Но вот она раскрывается в Деве–Матери, открывающей Слову плоть земли. Материя есть свет, говорит нынешняя наука. Свет, что стремится быть озаренным, а не разложенным. На фресках Богородица источает чистоту белизны. Я думаю об одном друге, прожившем десять лет на Патмосе, прислуживая отшельнику и в своем переводе византийской литургии именовавшем Богородицу «белейшая». Фрески напоминают, что неподалеку отсюда стояла

большая Влахернская церковь, где хранились ризы Матери Божией. И здесь Андрей, во Христе юродивый, увидел, как она простирала над городом слезный омофор своего заступничества. Луи Массиньон любил сопоставлять это явление с тем, которое предстало двум маленьким пастухам в Салетте.

Прихожане здесь в основном бедняки. Район, расположенный ниже Золотого Рога, промышленный, а выше, на холмах, сельский с его переплетением дорог, неэвклидова геометрия которых для меня никогда не поддавалась разгадке. Здесь я замечаю группу очень смуглых детей. Патриарх горстями раздает им маленькие свечки, чтобы они зажгли их в притворе перед иконами. Их ставят в большие круглые тарелки, полные песку.

В этой скромной церкви патриарх исполняет служение не только чтеца, но и псаломщика. Его голос низок и как бы очищен возрастом от всякого личного выражения. Молитва многих поколений потоком течет через этого человека — так словно древняя хвала струится через него.

Председатель общины — человек еще молодой, худой и породистый. «Болгарин, — говорит мне патриарх, — я охотно утвердил его председателем». Что касается смуглых детей, то это арабы из Антакии, древней Антиохии, турецкой территории после 1939 года. Там существует община, организованная мирянином, врачом, достойная Книги Деяний Апостолов. «Крестьянские семьи очень бедны, — продолжает он, — чтобы помочь их детям учиться, мы забрали их в Стамбул, где у нас достаточно места». Болгарин, арабы, француз — вот подлинная вселенскость православия. Я говорю об этом патриарху, и он развивает эту тему после того, как гости отведали по традиции лукума и свежей воды. В конце беседы он говорит о готовящемся всеправославном соборе, который станет решающим этапом в развитии православного самосознания, служащего единству всех христиан. То один, то другой прерывает его, задает вопросы, он возвращается к прерванному разговору, объясняет, затем долго переговаривается с одной женщиной, чье лицо представляет собой как бы воплощением народной мудрости.

Рядом с нами, на почетном месте сидит человек преклонных лет, с широким невозмутимым лицом. «Это турок, мусульманин, — объясняет мне патриарх. — Он любит бывать здесь. Я его хорошо знаю и люблю». Он разговаривает с ним по–турецки. Тот отвечает ему взглядом, полным человеческой теплоты.

Какие спокойные лица у этих арабских детей, какие огромные глаза, которые стали еще больше от напряженного внимания. Когда патриарх ласкает их, все личико ребенка оказывается в его большой ладони.

Однако апостольская благодать епископа, собирающая общину в Теле Воскресшего, осуществляет себя полностью лишь при совершении Евхаристии.

Он

По правилам Константинопольской Церкви патриарх служит божественную литургию семь раз в году: четыре раза в патриаршей церкви — на Рождество, на Торжество Православия, на Пасху и в день святого Андрея, три раза за пределами собора, в большой церкви Беоглу, в одном монастыре и на Халки. Все прочие воскресенья и праздники он участвует в литургии, оставаясь «на своем троне». Семь раз — это мало. Я хотел бы служить чаще, но Синод воспротивился, настаивая на сохранении старинного обычая. Я покорился. Зачем идти на конфликт с Синодом, если нет настоятельной необходимости?

На Успение Богородицы патриарх не только присутствует «на своем троне», но и принимает причастие.

Накануне после обеда, более чем скромного, Афинагор I уходит в маленькую часовню, соединенную с его комнатой. Два диакона и один митрополит читают «Последование ко святому причащению». Патриарх стоит прямо перед алтарем и простоит так в полной неподвижности до конца чтения. Он подобрал свои широкие рукава, и ничто не нарушает строгой прямоты его силуэта. И в полумраке раздаются слова раскаяния и доверия, которые должны подготовить причастника.

«Слезныя ми подаждь, капли, скверну сердца моего очищающий: яко да благою совестию очищен, верою прихожу и страхом, Владыко, ко причащению даров Твоих {«Последование ко святому причащению», Канон, Песнь 3. Изд. Православный Молитвослов. Изд. Московской патриархии, М.,1970}

Приими убо и мене, Человеколюбче Господи, якоже блудницу, яко разбойника, яко мытаря и яко блудного… {Там же, Молитва Василия Великого 1–ая.}

* * *

Ты бо рекл еси, Владыко мой: всяк ядый Мою Плоть, и пияй Мою Кровь, во Мне убо сей пребывает, в нем же и Аз есмь. Истинно слово всяко Владыки и Бога Моего:

божественных бо причащайся и боготворящих благодатей, не убо есмь един, но с Тобою, Христе мой, Светом трисолнечным, просвещающим мир.

Да убо не един пребуду кроме Тебе Живодавца, дыхания моего, живота моего, радования моего, спасения миру. Сего ради к Тебе приступих, якоже зриши, со слезами и душею сокрушенною, избавлений моих прегрешений прошу прияти ми, и Твоих живодательных и непорочных Таинств причаститься неосужденно.. {Там же, Молитва св. Симеона Нового Богослова. }

* * *

И дерзая Твоим богатым к нам благодеянием, радуюся вкупе и трепеща, огневи причащаюся трава сый, и странно чудо, орошаем неопально, якоже убо купина древле неопально горящи. Ныне благодарною мыслию, благодарным же сердцем, благодарными удесы моими, души и тела моего, покланяюся и величаю и славословлю Тя, Боже Мой, яко благословенна суща, ныне же и во веки {Там же}