ходил, узнавал, как она учится. Правда, мне потом завуч сказала – вы лучше не ходите к нам больше, потому что мама вашей дочери нам большой скандал закатила. Не надо лишний раз ребенка травмировать. Ну, я и перестал в школу ходить… Несколько раз пытался Ниночку на улице подловить, но она шарахается от меня, как черт от ладана. Знаешь, она большая такая стала… И на меня очень похожа…
Павел говорил и говорил, будто в нем плотину прорвало. А может, выпитое шампанское его так расслабило – не важно, в общем… Ольга слушала, не перебивала – пусть говорит… Нельзя же в себе эту боль носить.
– …Да, я все про Нину знаю… Хорошо, хоть бывшая теща меня окончательно не отвергла, я с ней все время на связи. Да и как она меня отвергнет, я ж ей на карточку деньги посылаю. Нинель заявила, что ей от меня ничего не надо, зато деньгами с тещиной карты вполне себе пользуется. Она ведь не работает нигде, дома сидит. Не хочет она работать.
– Хм… Хорошо устроилась, нечего сказать… – пробормотала себе под нос Ольга, не удержавшись от комментария.
– Да нет, не в этом дело… Просто ты ее не знаешь, Оль. Работа для нее – это что-то ужасно мерзкое, женщины недостойное. Этакая философия сидит в голове – работают только дураки. А умные женщины этими дураками должны пользоваться. В себя и свою красоту вкладываться. Чтоб те же самые дураки эту красоту видели и падали, и сами собой в штабеля укладывались. Я, дурак, у нее из рук выскользнул – надо меня наказать за это! С дочерью не давать видеться! Воспитать дочь в ненависти к отцу! Представляешь, как во всем этом Ниночка живет, что из нее вырастет? Так ведь всю жизнь ребенку можно сломать! А главное, я же ничего сделать не могу… Любой суд встанет на строну матери, принципы правосудия у нас такие.
– А ты поговори с бывшей тещей, может, она на Ниночку как-то повлияет?
– Нет, бесполезно. Она полностью на стороне дочери. Да и она бы со мной не разговаривала, если б не щедрое ежемесячное пособие… Знаешь, она ведь из тех женщин, которых называют безумными матерями. Когда мы развелись, она тут же переехала к дочери, нянчится с ней, как и всегда нянчилась. Полностью все хозяйство ведет, готовит, стирает, убирает. Еще и работать успевает, представляешь? Такая вот героическая женщина.
– А Нинель тогда чем занимается?
– Да ничем. Я думаю, оттого Нинель и такая… Эгоистичная собственница. Такой вот пример, как можно материнской любовью жизнь ребенку испортить.
– Да… Как раз тот случай, когда любовь не во благо, а во зло…
– Вот я и боюсь, что Нина вырастет такой же. Очень боюсь.
– Погоди… А сколько сейчас Нине?
– Шестнадцать недавно исполнилось.
– Да, взрослая уже девица. Пора бы уже и поумнеть. И начать понимать кое-что в жизни. Видит же, как отец стремится с ней контакт наладить! Другой бы позвонил раз или два и не стал бы звонить больше. Мол, не хочет – не надо. А ты… Я просто удивляюсь твоему упорству, Паш! Хотя, наверное, я не права, я со своей колокольни рассуждаю. У меня ведь детей нет. Может, и я бы на твоем месте так же упорствовала. Но нет детей, и не будет, скорее всего. Не верю я уже ни в какие чудеса. Мне уже сорок лет исполнится через неделю.
Павел хотел ей что-то сказать, но она ему не позволила. Знала, что он сейчас скажет – про ребенка. Утешать начнет. Мол, не поздно еще… Не хотела она утешений, да и жалости к себе не любила. А утешение – это ведь и есть форма жалости? Нет, нет… И потому спросила быстро, придав лицу озабоченность:
– Кстати, а как будем праздновать? Дома всех соберем или в ресторан пойдем?
– Давай дома… Так хорошо у нас дома… – откликнулся Павел. – И погода отличная. Можно столы на лужайке накрыть.
– Хорошо. Как скажешь, Паш… Я тоже думаю, дома лучше.
Вдруг пошел дождь – легкий, серебряный, почти бесшумный. Будто подарок к их общему празднику. И настроение стало другим, более романтическим. Ольга протянула руку, дотронулась своими пальцами до его пальцев, проговорила тихо:
– Семь лет, надо же… Даже не верится. Семь лет – как один день… Будто вчера все это было! Колесо на машине спустило, и ты его поменял… А потом я твоего звонка долго ждала и уже отчаялась…
– Да не сочиняй! Я тебе на следующий день уже позвонил! И в кафе тебя пригласил!
– Да? А мне это ожидание почему-то очень долгим запомнилось. Думала, не доживу! Хотела сама звонить, да не смела.
– Ты? Не смела? По-моему, это не про тебя, Оль!
– Ну я же девочка все-таки. А девочки первыми не звонят! А позвонить очень хотелось! Просто вся измучилась, думала, ни дня больше не переживу, если не скажу, как я люблю тебя!
– Значит, девочке первой звонить нельзя, а в любви признаваться можно? – тихо засмеялся Павел. – Что ж ты тогда первой не призналась, что любишь?
– Так ты меня опередил… Помнишь? Как сели в кафе за столик, так сразу и брякнул – люблю тебя! Смешные мы с тобой были…
– Ну, мне было не до смеха, положим. Я же просто с ума сошел тогда! Я больше не мог без тебя… Понял, что жизнь моя круто меняется, и сделать с этим ничего уже не могу. Только долго не решался на шаг… Ну, ты понимаешь…
– Да, понимаю. Ты был не свободен. Честный, женатый, благородный. Должен, обязан нести свой крест. А скажи честно – ты не жалеешь?
– Нет. Мне даже странно, что ты об этом спрашиваешь.
– Но ведь ужасно мучаешься виной перед дочерью… Мы только что говорили об этом…
– Да, мучаюсь. Но мои муки – они как бы отдельно во мне от тебя… Ты – это ты, а дочь – это дочь. Я не знаю, как это правильно объяснить…
– Да не надо объяснять, я понимаю. Я все понимаю, Паш. Прости…
– За что, Оль?
– За глупый вопрос. Я знаю, что ты ни о чем не жалеешь. Значит, мы решили дома отмечать, да? А кого позовем?
– Ну, это же твой день рождения… Ты и командуй.
– Хорошо… Алиску звать будем? Или ее не надо звать, сама придет? Помнишь, как она к нам в первый раз заявилась?
– О да… Прекрасно помню. Я приехал с работы, а она на террасе сидит, вот в этом самом