— Не трудитесь, госпожа! Франческа все проверит трижды. К тому же сияние красоты вашей милости, как всегда, затмит все свечи в замке! Только вот я не расслышала — приготовить ли ваш зеленый с кружевами наряд или то самое пунцовое с бархатными розами платье, в котором вы…
— Синее, синее платье, я сказала тебе! Синее с высоким воротником. И не вздумай снова что-то перепутать!
— Как можно, госпожа моя… — пробормотала Франческа, еще прибавляя ходу и сбоку устремляя на свою хозяйку полный укора взгляд, словно ожидающий чего-то.
Однако дождалась она лишь рассерженного окрика: — Похоже, кто-то здесь думает, что мне все еще семь лет? Или что я не в силах сама выбрать наряд к праздничному ужину?!
— Как можно, госпожа моя! И разве может кто-нибудь лучше вашей милости выбрать праздничное платье?! — тут же вознегодовала Франческа и, приостановившись, закончила совсем другим, кротким голосом: — Так я иду на кухню?
Однако донна Вероника, по-видимому, не на шутку выведенная из себя, в гневе закричала уже со стороны парадного зала:
— Давно пора, старая трещотка! И еще скажи Карло — пусть не скупится на вино и лепешки для жонглеров!
— Как, опять жонглеры? — воскликнул, услышав ее слова, сам почтенный мессер Пьетро, отрываясь от кубка легкого светлого вина, которым он имел обыкновение утолять жажду в парадном зале в знойное послеполуденное время. — Неужто глаза ваши еще не утомились от мелькания летающих в воздухе ножей, колец и яблок? Право же, ни в одном палаццо во всем городе не перебывало столько акробатов, карликов, бородатых женщин, сурков и обезьян в красных юбках!
В раздражении синьор Пьетро даже поднялся с просторного резного кресла и, шагнув навстречу супруге, заглянул ей в лицо с высоты своей массивной фигуры. Однако, встретив знакомый ясный взгляд с озорными искорками, он, как обычно, утратил свое раздражение и напрочь позабыл о его причине.
— Святой Франциск! — пробормотал он и, привычно обернувшись, перевел взгляд на лик своей жены, изображенный на громадной стене напротив.
Две донны Вероники смотрели на него: одна, в парадном пунцовом наряде, — чуть заметно улыбаясь и не сводя с супруга дразнящего загадочного взгляда, другая, слегка запыхавшаяся, — нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу и проворно возвращая локоны на их место в прическе.
Некоторое время он сравнивал изображение с оригиналом, то сосредоточенно сдвигая брови, то удивленно поднимая их.
Завершив сравнение, он озадаченно хмыкнул и спросил сам себя:
— Хотел бы я знать, сколько же флоринов надо было заплатить этому пройдохе, чтобы он изобразил ваш облик во всей прелести!
— Благодарю вас, супруг мой, — отвечала на это живая донна Вероника, пряча ту самую улыбку, которую удалось-таки запечатлеть пройдохе живописцу, и скромно опуская тенистые ресницы. — Так вы, мне показалось, собирались отдать какие-то новые распоряжения к празднику?
В ответ синьор Пьетро протяжно вздохнул, нахмурился, что-то припоминая, и наконец предложил примирительно:
— Я хотел сказать — отчего бы вам, дорогая, не позвать на сей раз, к примеру, настоящих музыкантов с благородными инструментами — арфами, лютнями и флейтами? Сам знаменитый Каселла, полагаю, сочтет за честь посетить наше скромное жилище… И почему бы не пригласить под наш кров также какого-нибудь искусного стихотворца, дабы усладить слух гостей возвышенной латынью и живым тосканским наречием? Кстати, Гвидо Кавальканти, мастер высокой поэтической речи, — мой старый приятель, и он не откажет мне!
Отшатнувшись, его супруга столь резко взмахнула рукой, что чуть было не опрокинула плетеную вазу со сладостями, стоявшую на столе.
— Живое тосканское наречие, пожалуй, куда ни шло, но латынь! — вскричала в ужасе синьора Вероника. — Да ведь это же веселая вечеринка — феста аллегра — а не похороны! Или, может, вы задумали устроить за ужином ученый диспут?
— Вот уж никак не за ужином, о воинственная Диана, — запротестовал мессер Пьетро, улыбаясь и успокаивающе дотрагиваясь до своевольных кудрей жены, — а разве что ближе к полуночи, где-нибудь между танцами, когда гости уже вдоволь наскачутся и перескажут друг другу все до единой сплетни… Но если ваша светлость не в восторге от классической латыни, то можно пригласить, к примеру, Дуранте Алигьери. Я слышал, он читает свои стихи на живом итальянском наречии!
— Да разве бывают стихи на живом итальянском? — изумилась его супруга. — И вы сами слышали их?
— Увы, пока не доводилось! Но полагаю, ничто не помешает нам попросить мессера Алигьери прочесть несколько куртуазных терцин, дабы чувствительные дамы, ваши гостьи, уронили пару слезинок, вместо того чтобы надрываться от хохота при виде уродцев в лохмотьях.
— Боюсь, как бы куртуазные терцины не усыпили чувствительных дам, — проворчала донна Мореска тоном старой Франчески.
— Будьте же милосердны, моя красавица! Подумайте и о тех ваших подругах, которые каждый раз остаются без кавалеров в танцах.
Этот довод заставил синьору супругу серьезно призадуматься. Нахмурившись, она окинула парадные покои озабоченным хозяйским взглядом, словно здесь уже играла музыка и толпились нарядные гости. После этого, покачав головой, она осведомилась уже менее недовольно:
— Скажите хотя бы, каков из себя этот мессер Алигьери? Почему-то все поэты всегда так дряхлы, чопорны и безобразны…
— О нет, Дуранте совсем еще юноша; ему, пожалуй, нет и двадцати! — поспешил заверить супругу мессер Пьетро. — И хотя чертами лица он, пожалуй, не Аполлон и, может статься, не всегда ладит с рифмой, зато род его, хотя и обедневший, один из древнейших и достойнейших во всей Флоренции! Я ведь рассказывал вам, дорогая, о римской фамилии Элизеев, участвовавших в основании нашего города? Так знайте же, что молодой Алигьери — их прямой потомок! И к тому же, говорят, недавно он вернулся из Болоньи, где изучал всевозможные благородные науки, и даже сам магистр Брунетто Латини, сын знаменитого флорентийского нотариуса Бонаккорсо, по слухам, причисляет его к лучшим своим ученикам… Одним словом, я уверен, сокровище мое, что прекрасные дамы оценят по достоинству куртуазность манер молодого синьора!
Этими словами достойный синьор завершил свою речь и, вполне успокоившись, вернулся к оставленному кубку. Супруга же его, напротив, вновь погрузилась в глубокое раздумье, и тончайшая морщинка пролегла на мгновение между ее великолепными бровями.
— Прямой потомок Элизеев! Всевозможные благородные науки! Магистр Брунетто Латини… — отвернувшись, пробормотала донна Вероника, но ничего более к этому не прибавила.