К ним принадлежали его сестра и ее знакомые. Больше всего Гайто хотелось написать именно о них, сумевших продолжать жить интересно и радостно, несмотря ни на что. Однако до того момента, когда он найдет в себе силы преодолеть давление «мрачной поэзии человеческого падения» и написать романы о драматических взаимоотношениях как таковых, где эмиграция будет лишь фоном, пройдет более десяти лет. А пока он обдумывал новые и новые сюжеты, поезд приближал его к Софии.
В Софии их продержали несколько недель и затем отправили, как и предполагалось, в Шумен. На Софийском железнодорожном вокзале их четверку мушкетеров ожидала первая потеря — Вадим Андреев отправлялся в Берлин. Его знакомой графине Бобринской удалось выхлопотать для него персональную стипендию Уитморовского комитета. У этого комитета была оригинальная история.
В 1920 году американский ученый и бизнесмен, специалист по византийскому искусству, изучал древние фрески в Константинополе. Там он познакомился с русскими беженцами и, проникшись сочувствием к их судьбе, решил помочь молодым русским эмигрантам получить образование за границей. Он вернулся в США, собрал средства для фонда, названного собственным именем, и учредил комитет, который и выдавал стипендии русским студентам для учебы в различных европейских университетах. И так как у Вадима на самом деле имелся аттестат, то он был вполне готов продолжать учебу в Берлинском университете.
Расставание было тяжелым и натянутым. Гайто, Даниил и Володя не знали, суждено ли им еще встретиться с Вадимом, и уж тем более не знали, чего им ожидать от маленького захолустного городка, в который их должен был увезти небольшой состав, курсирующий по местным болгарским дорогам.
На самом деле православная гимназия в Шумене была крупнейшим учебным заведением из тех, что образовались тогда по всей Болгарии для русских. Размещалась она в старой, еще турецкой казарме, которая за свой долгий век успела побывать и больницей, и лагерем для пленных. Когда первые ученики переступили ее порог, на воротах еще частично сохранилась надпись: «Преславска дивизиона болница». Видимо, во время войны 1914—1918 годов там был военный госпиталь. Местные старожилы поговаривали, что время одной из Русско-турецких войн в стене была замурована русская сестра милосердия и ее привидение ночами бродит по казарме. Его никто никогда не видел, но самые храбрые из старшеклассников не теряли надежды на встречу.
Казарма-крепость была построена четырехугольником – с большим внутренним двором. Одна из частей крепости была закрыта, там находился какой-то склад, а остальная территория отводилась гимназии. Стены были крепкие, метровые, но под крышу во время метелей набивался снег, и его приходилось вычищать вручную, что было нелегко. Иногда на помощь приходило местное население. Гимназия была расположена в турецкой части города, и отношения у русских с турками сложились доброжелательные.
В самой гимназии держал лавку со всякими мелочами черкес Сангуров. Напротив ворот гимназии находилась лавка турка Хусню, еще дальше — кафе Измаила. У него был чай, кофе и вино, которое он тайно продавал самым взрослым гимназистам. Сам он к вину не прикасался, даже отворачивался при продаже. Был у гимназистов и «бай Ангел» — скупщик вещей, которые гимназисты загоняли ему, чтобы иметь возможность выйти в город. Продукты в Болгарии были довольно дешевые, а вот одежда ценилась на вес золота.
С коренными болгарами отношения были более официальными, связанными в основном с праздниками. Гимназический струнный оркестр играл на балах в Офицерском собрании. С музыкантами обычно шли любители потанцевать, помогая нести инструменты. На ежегодном Собрании во время парада русских гимназистов в качестве образцовых ставили впереди болгарских. За мужскими учебными заведениями шли женские — и тут русские девочки были впереди. В том, что гимназисты проходили отлично, не было ничего удивительного, ведь большинство учеников составляли «белые мальчики» – армейцы. Чего только стоила группа донских кадетов, застрявшая в Болгарии! Но и гимназистки, выехавшие с семьями и строю никогда не обучавшиеся, на радость своим однокашникам с армейским прошлым, проходили тоже безукоризненно.
Девочек было примерно шестьдесят из трехсот учеников. То, что гимназия была устроена по европейскому типу — с совместным обучением мальчиков и девочек — вдохновляло учащихся, но доставляло немало хлопот учителям. Романы возникали мгновенно, едва ли не с первых дней обучения. Особое оживление царило в старых стенах по субботам, когда в гимназии устраивались вечеринки. По случаю важных праздников давали даже балы. Для этого из столовой выносились столы, и зал украшали собственными руками, как могли. В той же столовой была сцена, на которой играли спектакли и давали концерты хора и оркестра.
«Больше пятидесяти лет спустя сгладилось из памяти, что было холодно зимой и голодно всегда. Вспоминаются фасоль во всех видах и тыквенная каша. Зато на Пасху разговены были на славу. А какая красота — Крестный ход вокруг казармы. Раз я был ночным дежурным в пасхальную ночь и видел все с балкона: все в белом, много фонарей, замечательный хор», — вспоминал однокашник Гайто «шуменец» Алексей Воробьев.
Немалых усилий стоило учителям организовать такую жизнь своим воспитанникам. В первую очередь это было заслугой директора Анатолия Аполлоновича Бейера. Гайто сразу проникся к нему огромным уважением, которое пронес через всю свою жизнь.
В 1932 году Гайто, назвав Бейера Григорием Григорьевичем Мейером, напишет о нем в рассказе «На острове»: «Кажется, в России он был одним из преподавателей артиллерийской академии. В нем не было ничего военного или административного; но управлял он гимназией… так хорошо и умно, что не было ни резких мер, ни наказаний, — и все шло настолько прекрасно, насколько это вообще было возможно. Каждый гимназист пользовался такой свободой, что мог бы делать все, что захотел; но непостижимый секрет Григория Григорьевича заключался в том, что даже самые отпетые ученики ни разу не захотели воспользоваться этой свободой».
А через три года, в 1935-м, Газданов напишет о любимом директоре некролог, где назовет его уже подлинным именем: «Недавно в Буэнос-Айресе умер Анатолий Аполлонович Бейер… Его исключительный ум был совершенно высокомерия, на которое он имел право; он разговаривал с каждым учеником как равный и эффект получался безошибочный — было слишком стыдно потом не оправдать его доверие. Помню, как мы — нас было несколько человек – пришли к нему протестовать по поводу того, что в зале, который примыкал к нашему дортуару, постоянно устраивались танцевальные вечеринки; шум мешал нам заниматься. Он сказал: вот вы, конечно, люди глубокомысленные и занимаетесь литературой и отвлеченными проблемами – а это все молодежь, знаете ли, у них голова легкая, им танцевать хочется, вы их тоже поймите и пожалейте. И потом в конце концов, что вам мешает заниматься в другом дортуаре?»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});