Много раз после этого Гайто обходил Айя-Софию, любовался ее минаретами и думал о судьбе бесстрашного зодчего, который сумел переиграть приближавшуюся смерть, и бедного садовника, который ей проиграл. «Бессмертие за художником!» — настойчиво повторял он себе.
2«Константинополь был тогда самым необычным городом мира, такой же была наша жизнь в нем. Мы жили в Константинополе как в каком-то дурмане. Все мы были опьянены фантастической красотой города, весной, молодостью, свободой; мы вырвались от смерти к жизни, но смерть была еще так близка, что казалось, что эта жизнь должна опять оборваться, что она нам дана на краткий миг, который надо прожить, не пропустив ни одного мгновения… Семь лет — с 1914 года — мы не принадлежали себе и не видели личной жизни. Наконец мы объездили весь Босфор, осмотрели Константинополь, гуляли всю ночь Рамазана среди праздничной турецкой толпы, заходили в мечети. Константинополь так красив, сказочен и интересен, что мы буквально были влюблены в него», — вспоминали те же Зерновы.
Такие чувства вызывал Царьград у русской молодежи, пережившей Первую мировую, две революции и Гражданскую войну. Вот и Гайто поначалу был покорен Константинополем, со всей его круговертью и суматохой. «Мы гуляли, – вспоминал он в "Рассказах о свободном времени", — по улицам Константинополя, очень хорошего города. С европейских высот мы видели убогую яму Касим-Паши — рухнувшее величие могучей тысячелетней империи. Мы попадали в узкие переулки Стамбула, где маленькие ослы невымирающей древней породы возили на своих спинах связки дров и высокие корзины с провизией. Женщины с закрытыми лицами несли узкогорлые кувшины — это напоминало нам картинки из Библии. Неподвижные турки, целыми днями просиживающие в кофейнях, постигали, как нам казалось, самые сокровенные тайны Востока. Из этих тайн мы усвоили главное: искусство ничего не делать».
Но вскоре отсутствие постоянного занятия, а вместе с ним и пропитания, стало все больше и больше тяготить Газданова. Неразбериха улиц стала проникать в душу и порождать тревожные вопросы. Что же делать дальше? Куда следует отправиться? К счастью, слова старого отцовского друга перекрестившего его на прощанье, были пророческими: Гайто действительно сначала затерялся в городе, потом совсем было растерялся, но вскоре нашел «своих» — двоюродную сестру с мужем.
Аврора Газданова была первой балериной Осетии. Первой — потому что лучшей, и первой — потому что до нее балерин-осетинок не было. Как и многие балетные артисты до 1917 года, она уехала оттачивать свое мастерство за границу, поэтому бурные вихри революции и Гражданской не коснулись ни ее хрупкой души, ни ее хрупкого тела. И вот теперь Аврора приехала на гастроли в Константинополь вместе с мужем Сеней Трояновым и встретила своего брата Гайтошку в бедственном положении. Выспросив у него все подробности его странствий, она выяснила, что Гайто гимназии окончить не успел и потому не получил свидетельства о получении среднего образования. Это означало, что дорога в университет для него была закрыта. Вместе решили, что нужно закончить гимназию, которая как раз открылась 1 января 1922 года в Константинополе для таких же, как Гайто, недоучек, сбежавших на войну. Аврора, вхожая в высшие круги русской эмиграции, похлопотала за брата, и его зачислили в седьмой класс (выпускным был восьмой).
Гайто был принят в русскую гимназию Союза городов, расположенную в запущенном дворце одного из турецких вельмож в Топ-Хане. Не только сама гимназия выглядела причудливо в стенах дворца, но и ученики поражали своим разнообразием. Вперемежку с мальчиками в гимназических курточках важно прохаживались юноши в кадетских гимнастерках, девочки в институтских пелеринках, мелькала великовозрастная молодежь в пехотной, кавалерийской, морской форме. Среди пестрой разновозрастной толпы Гайто быстро нашел гимназических приятелей, не подозревая о том, что судьба свяжет их на долгие годы.
Сам о себе Гайто с детства думал, что дружить не умеет. Не потому, что не умеет быть верным, хранить секреты или оказывать помощь. Он не умел дружить с той пушкинско-лицейской страстью, пламенностью, которая подразумевала нечто большее, чем близость интересов и взаимную порядочность.
«Я не любил откровенничать, — признавался он, будучи уже взрослым, — но так как я обладал привычкой быстрого воображения, то задушевные разговоры были мне легки. Не будучи лгуном, я высказывал не то, что думал, невольно отстраняя от себя трудности искренних признаний, товарищей у меня не было. Впоследствии я понял, что, поступая так, я ошибался. Я дорого заплатил за эту ошибку, я лишился одной из самых ценных возможностей: слова "товарищ” и "друг" я понимал только теоретически. Я делал невероятное усилие, чтобы создать в себе это чувство; но я добился лишь того, что понял и почувствовал дружбу других людей, и тогда вдруг я ощутил ее до конца. Она становилась особенно дорога, когда появлялся призрак смерти или старости, когда многое, что было приобретено вместе, теперь вместе потеряно. Я думал: дружба — это значит: мы еще живы, а другие умерли. Помню, когда я учился в кадетском корпусе, у меня был товарищ Диков; мы дружили потому что оба умели хорошо ходить на руках. Потом мы больше не встречались — так как меня взяли из корпуса.
Я помнил о Дикове, как обо всех остальных, и никогда не думал о нем. Спустя много лет в Севастополе в жаркий день я увидел на кладбище деревянный крест и дощечку с надписью: "Здесь похоронен кадет Тимофеевского корпуса Диков, умерший от тифа". В тот момент я почувствовал, что потерял друга».
Так он напишет в двадцать шесть лет в первом автобиографическом романе «Вечер у Клэр», даже не подозревая, что эти слова окажутся справедливыми до самой его смерти. У него никогда не будет по-настоящему близких друзей, но будут те, кто «еще жив». Из тех, кто прошел Гражданскую войну в Добрармии, переболел возвратным тифом, получил благодарность Врангеля и остался в живых, в Константинопольской гимназии оказались двое: Владимир Сосинский и Даниил Резников. Вот с ними-то по принципу «мы еще живы, а другие уже умерли» и сошелся в ту пору Гайто. Вскоре Володя и Дода, как звали Даниила друзья, познакомили Гайто с Вадимом Андреевым — сыном знаменитого писателя Леонида Андреева. Они знали его еще по Константинопольскому Русскому лицею, в котором все трое обитали до открытия новой гимназии.
Газданов и Резников были ровесниками, они ушли на войну в шестнадцать лет, не успев закончить учебы. Отсутствие аттестата о среднем образовании оказалось для них очень кстати. Их сразу еще в Константинополе зачислили в гимназию. А Володя Сосинский, родившийся в 1900-м, был старше своих друзей на три года, у него уже было свидетельство об окончании реального училища в Бердянске, о чем он благоразумно умолчал и тоже вскоре попал на ученическую скамью.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});