Читать интересную книгу Происшествие в Никольском - Владимир Орлов

– Тетенька, вы чего? – Мальчишка на самокате подъехал с интересом.

– Ничего, – сказала Вера. – Поезжай откуда приехал.

Она снова посмотрела в сторону булочной и, никого там не увидев, пошла к вокзалу, спешила, боялась упустить электричку, говорила себе: «Скорее, скорее в Никольское, домой, домой!»

А почему обязательно домой, почему нельзя было подойти к Сергею – этого она не могла объяснить себе; впрочем, она и не задумывались – почему, она просто сбегала… В электричке она все вспоминала, как она сначала почувствовала, что Сергей рядом, а уж только потом увидела его. И теперь ее удивляло то, что Сергей не заметил ее, ведь он была двадцати метрах, через дорогу, и не только не заметил, а даже и не почувствовал ее присутствия, не вздрогнул, не остановился, ничто его не толкнуло, когда она вышла из магазина. Это ее не только удивляло, но и удручало, она просто не могла понять, как это она его ощутила – шестым, седьмым или каким там, но уж непременно самым главным чувством, а он вовсе не ощутил ее присутствия, будто бы она была для него неживым предметом. Он не побежал за ней. Да и зачем ему было бежать? «Значит, он не любит меня», – решила Вера.

Не то что не любит, но и вообще, видно, она ему безразлична, если он ее не почувствовал. Она ведь не смогла его не почувствовать. Так размышляла Вера в электричке, мучилась, и хотя и говорила себе: «Ну и пусть, ну и подумаешь!» – успокоиться не могла, готова была не ждать автобуса, а бежать, бежать домой, не стыдясь встречных, по унылой никольской дороге с горькими голубыми цветами цикория у пыльных обочин.

Но автобус был уже на остановке, за десять минут довез до места. Дом стоял пустой, мать ушла на фабрику, безнадзорная Надька гуляла где-то, а Соню Вера, глянув в окно, увидела на огороде у дальнего забора. Там росли помидоры, благо вокруг не было деревьев и ничто не мешало солнцу, там же частью была посажены и огурцы, и теперь Соня полизала их. Когда-то отец то ли с перепою, то ли просто так, от непонятного ему самому душевного зуда, принимался за домашние дела и по нескольку дней трудился на огороде; в один из таких приступов хозяйственной озабоченности он прикрутил к водопроводному крану резиновый шланг, плохо где-то лежавший или выменянный на четвертинку. Клумбы и ближние гряды поливали из шланга, до дальних его струя не долетала, приходилось носить лейки и ведра. Соня и мучилась сейчас на жаре с лейкой – может, мать попросила полить ее огурцы, а может быть, надумала сама. Росла она работящая и совестливая, к жизни и ее заботам, как и мать, относилась всерьез. Глядя на Сонину напряженную худенькую фигурку, Вера снова почувствовала, как она любит Соню и как ей жалко среднюю сестру. Хотя Вере и было не велено поднимать тяжести, она непременно бы подсобила Соне, но сейчас, после поездки в город, ей не хотелось выходить из дома, даже во двор. Она крикнула в окно сестре:

– Слушай, я лягу. Если кто ко мне придет, скажи – ее нет.

– И Нине?

– Ее пусти.

– Ладно, – кивнула Соня.

Она больше не спросила ни о чем и ничего не сказала, полную лейку, поблескивающую серебром, понесла к забору. А Вера пошла в свою душную комнату и, скинув стоптанные и запыленные туфли, легла на кровать. Теперь она была недовольна собой, никак не могла объяснить себе, почему она так малодушно сбежала из города, почему неслась как угорелая, будто за ней кто-то гнался, чего боялась. «Нервы, что ли, совсем у меня разошлись? – думала Вера. – Зачем я бежала? Зачем я прячусь?» Она возмущалась своим малодушием, она задавала себе сердитые вопросы, а отвечать на них не отвечала, да и ничего не могла бы ответить, и снова виделся ей Сергей, приодетый, в чистенькой рубашке, с галстуком в жару, шагавший, опустив голову, по тротуару напротив, и снова думала: «А он не почувствовал, что я стою у магазина. Я как вышла на улицу, так сразу поняла, что Сергей здесь. А он меня не почувствовал…»

Пришла с работы мать, гремела чем-то на кухне, потом отправилась на огород, а может, стала кормить кур. В прежние времена, даже самые благополучные для Навашиных, лежание дочери на постели без дела и днем было бы расценено матерью как чрезвычайное происшествие, как явление позорное и безнравственное. За него следовало стегать ремнем. Если и случалось такое с Верой, мать сейчас же обрушивалась на нее: «Во, разлеглась! Тебе бы в нашей деревне расти, тебе бы показали! Валяйся, валяйся, еще мужа заведи себе лодыря, и будете вы с ним на диванах полеживать».

А вот теперь Вера лежала на постели, ничего не желала делать и не могла. Вернуть бы прошлое, хоть и с руганью матери, и ругань бы эта сейчас была сладка.

Во дворе или в прихожей возник разговор, голос матери звучал громче, кто-то отвечал ей вполголоса, но вроде не Соня. Вера подняла голову, прислушалась. Или показалось? Показалось, слава богу… Однако тут же вошла Соня и сказала: «Тебя спрашивают». – «Меня нет! – закричала Вера. – И долго не будет!» – «Да понимаешь, – покачала головой Соня, – мама сказала ему, что ты тут. Парень там один…» – «Какой парень?» – «Да как тебе сказать… Белобрысый такой, блондин… а может, русый… скорее каштановый…» – «Ну ладно, иди поливай!» – проворчала Вера.

Соня исчезла. И тогда вошла мать, а за ней Сергей.

– Милости просим, – кивнула Вера.

– Вот к тебе товарищ, – сказала мать.

Вера встала, одернула юбку.

– Здравствуй, Вера, – сказал Сергей.

– Здравствуй…

Помолчали.

– Вот, понимаешь, – сказала Вера матери, – это Сергей.

– Очень приятно. – Мать протянула Сергею руку.

– Сергей, – сказал Сергей.

– Ну вот, – сказала Вера, – Сергей. А фамилию-то его я и не помню.

– Как же так? – спросил Сергей.

– Что-то она у меня из головы вылетела за последние месяцы.

– Ржевцев моя фамилия, – сказал Сергей. – Совсем не трудная.

– Точно! – как будто бы обрадовалась Вера и повернулась к матери: – Точно, Ржевцев. А я-то думала – то ли с рожью, то ли с ржавчиной она у него связана.

– Это она шутит, – сказала мать Сергею, улыбнувшись извинительно, робко. – От нервов у нее. Она вас все ждала…

– Будто мне и ждать больше некого!

– Зачем ты так? – расстроилась мать.

– Зачем? – сказала Вера. – Это я от радости.

– Нехорошо так. – Мать сердилась, но и жалела при этом и дочь, и Сергея. – Если я мешаю, так я уйду.

– Твое дело, – сказала Вера. Потом добавила: – Никто тут никому не мешает.

Она замолчала, видела, что Сергей смутился и не знает, как ему быть, он вообще говорун был не из важных, а теперь ее атака, видимо, выбила из головы Сергея все приготовленные им слова. Вера и сама растерялась, хоть вспоминай вслух припевку: «Здравствуй, милая моя, я тебя дождался…», – дождалась, точно, а дальше что? Мать даже после обидного вопроса следователя ни разу не завела разговора о Сергее, удивив Веру неожиданной деликатностью, но теперь ее присутствие смущало Веру, и мать это, наверное, поняла. Но в то же время Вере хотелось, чтобы мать ушла не сразу, чтобы прежде Сергей каким-нибудь словом, пусть неловким, показал бы матери, что его отношение к ее дочери серьезное, что он не чужой в их семье.

– Пойду я, – сказала мать как бы самой себе.

– Жалко, Настасья Степановна, – спохватился Сергей, – что знакомство у нас с вами происходит такое невеселое…

– Я тут, в огороде, буду с Соней, дела у нас там, – сказала мать и на секунду остановилась, словно бы давая ему понять, что не по ее вине не получается знакомство и что в случае нужды ее можно будет кликнуть с огорода.

– На огороде так на огороде, – сказала Вера торопливо, выпроваживая мать. Последние слова Сергея ее не обрадовали, а, напротив, насторожили. Отчего же, считал он, знакомство получалось невеселым: оттого ли, что она, Вера, встретила его нынче неприветливо, или оттого, что сам он, узнав о ее беде, все обдумал не спеша и приехал, чтобы прекратить их отношения?

Мать постояла еще немного, оглядывала Сергея, привыкала к нему, а потом вздохнула и вышла.

– Что ты? – сказал Сергей.

– А что? – спросила Вера с вызовом, подошла к окну, стояла теперь спиной к Сергею.

– Зачем глаза прячешь?

– Чегой-то мне прятать-то их! – Вера обернулась резко, глядела на Сергея, губы сжав в презрении.

– Верка! – сказал Сергей.

Он подошел к ней, обнял ее, стал целовать ее и что-то ей говорил, а она уже не слышала его слов, и что они значили, было ей неважно, она прижалась к нему, повторяла: «Сережка, Сережка!» – и смеялась, и плакала, гладила ему руки, и все, что передумала она в последние, горькие дни о Сергее, все, что ее мучило и злило, все, что тлело надеждой и распухало в гордыне, все это улетело сейчас легким облаком и растаяло вдалеке.

– Ты все знаешь, да? Знаешь?

– Знаю.

– Ты мне веришь? Скажи – веришь?

– Верю.

– Не бросишь меня теперь? Не прогонишь?

– Что ты…

– Спасибо, Сереж, спасибо, милый, – говорила Вера с нежностью и все глядела в серые Сережины глаза, не могла утолить жажду. – Кушать хочешь? – спросила вдруг Вера. – А то, может, голодный?