Читать интересную книгу Алтайская повесть - Любовь Воронкова

В свободные часы Костя читал. Читал все, что удалось собрать у ребят, у Анатолия Яковлевича, у старого математика. В школьной библиотеке уже не было ничего не прочитанного, но одну уже прочитанную книгу – «Фрегат „Паллада“» Гончарова – он все-таки взял с собой.

Костя подолгу сидел с книгой Мичурина, раздумывал над его опытами, изучал нарисованные там яблоки, груши, вишни, подмечал особенности сортов – их формы, оттенки, характеры, возможности, привычки… Читал книги сибирского садовода Яковлева, читал и перечитывал статьи сотрудников Лисавенко, которые печатались в газете «Звезда Алтая» и были собраны женой Анатолия Яковлевича.

Иногда он подолгу сидел над раскрытой книгой, думал. Какие-то неразрешимые вопросы лезли в голову:

«Вот иногда с весны завернет засуха, а тучи идут мимо, и человек не может их остановить. И почему он не может заслониться от морозов, которые налетают то весной, то осенью и все губят? А из-за этого сколько лежит в долинах черной земли, и лишь берут с этой земли одни покосы… Вот заимка наша – разве не хороша! Склоны отлогие, солнечные. Лес. Вода… Почему бы здесь не цвести большим садам? Вот пришла весна, и все бы здесь зацвело розовым цветом и белым цветом – вся долина, до краев, вдруг так бы вот и засветилась! А пришла бы осень – было бы здесь полно яблок, и груш, и разных ягод… А у нас что? Трава… тайга… Пастбища, трава – и все. А на такой земле и хлеба могли бы родиться невпрокос! Но вот климат… Трудно, трудно расти здесь садам, даже и мичуринским. А что бы в наших долинах было, если бы сюда морозы не налетали!.. И почему ученые об этом не подумают? Если бы подумали как следует, то, уж наверно, что-нибудь придумали бы!..»

Здесь же, около кроличьего загона, под однообразный говор Кологоша он впервые прочел «Занимательную геохимию» Ферсмана. Таблица Менделеева, которую он заучивал в классе без особого интереса, теперь вдруг ожила. Она, как магический ключ, открыла перед его глазами тайны гор. И, отправляясь с литовкой накосить травы, он останавливался и подолгу глядел на горные вершины, заросшие лесом, плотно укрытые травой, замкнутые, молчаливые, не тронутые ни киркой, ни лопатой.

Что там, в их недрах? Может, там скрыты чистые кристаллы аметиста и хрусталя; может, залегает руда, сверкающая крупинками золота; может, там хранятся массивы зеленого малахита и сияющих мраморов, как на Урале или в Кузнецком Алатау? Кто знает, какие еще богатства хранятся здесь, на их школьной заимке у Кологоша… Разузнать бы! Разведать бы!.. Сколько работы на свете, интересной и нужной!

И тут же, по неизменной памяти сердца, мысли его снова возвращались к маленькому саду у подножия Чейнеш-Кая.

Костя лежал в прохладной траве возле загона. Глаза его глядели куда-то поверх книги.

«А что-то сейчас там? Привезли новые яблоньки или нет? Посадили или нет? Может быть, как раз сегодня сажают… Эх, сбегать бы посмотреть!»

И, словно наяву, увидел он свою родную Чейнеш-Кая, огромную и прекрасную, и белый дом у ее подножия, и пестрые платья и цветные рубашки школьников, мелькающие среди зелени… и круглую алтайскую шапочку с малиновой кисточкой, сдвинутую на левую бровь, и узкие лукавые глаза, черные-черные – чернее, чем самый черный чернослив…

«Уехала, наверно, – думал Костя. – Пускай! Жалко, с Яжнаем не повидался. Эх, жалко! А Чечек, однако, даже и проститься не пришла… Ну да пускай! Пускай едет. Ей что? Настоящий бурундук – прыг, скок! Разве с таким человеком можно дружить? Разве на такого человека можно надеяться?.. Да еще и упрямая какая: сама виновата и сама же сердится… Ну да пускай, на доброе здоровье!»

Кобас, который лежал рядом, вдруг приподнял голову и насторожил острые уши.

– Ты что? – спросил Костя. – Кого слышишь?

В тайге было тихо. Только ветер шумел по вершинам так же ровно и глухо, как шумит большая Катунь… Костя положил руку на лобастую голову Кобаса:

– Кобас, а почему у тебя черные пятнышки над глазами? Это у тебя брови, что ли? И нос у тебя черный, а сам весь желтый…

Но Кобас, чуть-чуть улыбнувшись Косте глазами, снова скосился куда-то в сторону Кологоша… И вдруг вскочил, отрывисто залаял сквозь зубы, завертел хвостом, бросился к ручью, через который пролегала дорога.

«Что это он, однако? – удивился Костя. – Надо, пожалуй, ружье взять… – И тут же вспомнил: – Вот дурак! Да сегодня же мне тетя Стеша продукты привезти должна. Это же, наверное, она и едет».

Костя спустился к избушке. Лицо его просияло. Конечно, можно разговаривать и с Кобасом и с кроликами, но без человеческого голоса все-таки долго не проживешь! И главное – он сейчас все узнает: как дома, как в колхозе, что с их школьным садом… Много ли яблонек погибло?.. И ездили ли за саженцами в Горно-Алтайск?.. Тетя Стеша, конечно, все это знает…

Широкие кусты закрывали дорогу, но Костя уже слышал мерный шаг лошади, треск сухих сучьев под колесами. Вот уже и дуга, знакомая школьная темно-красная дуга замелькала среди веток. А вот и Соколик идет, помахивая гривой и упираясь передними ногами, чтобы не раскатить с горы возок… И вдруг тоненький задорный и радостный голос зазвенел над Кологошем:

– Кенскин! Кенскин! Кенскин!..

Костя сбежал к ручью, не веря своим ушам:

– Чечек?

Чечек стояла в повозке, туго натянув вожжи. Увидев Костю, она пустила Соколика рысью. Гремя повозкой, Соколик промчался с горы, пробежал через ручей, поднимая высокие брызги, и, с разбегу вынеся повозку на бугор, остановился около избушки. Чечек спрыгнула с повозки:

– Эзен,[5] Кенскин!

У Кости светились глаза, но ответил он сдержанно:

– Здравствуй!

А Чечек не хотела замечать этой сдержанности. Она подбежала к Косте, шаловливо сдвинула на одну бровь свою шапочку и, смеясь, заглянула ему в глаза:

– Якши-якши ба,[6] Кенскин?

– Ничего, якши, хорошо живу! – И не выдержал, улыбнулся. – А ну тебя, бурундук!

Чечек рассмеялась, захлопала в ладоши. Потом вприпрыжку, вперегонки с Кобасом подбежала к повозке:

– А гляди, чего я тебе привезла! Вот сало – матушка прислала, вот яйца в кошелке, вот бидончик молока. Хлебушек матушка испекла…

Костя, распрягая лошадь, поглядывал на Чечек. Ну конечно, все забыто: ссоры, разлад, огорчения…

Пока он спутывал лошадь и убирал сбрую, Чечек заглянула в избушку:

– А как ты тут живешь? А это твоя постель? А это печка – ты тут обед варишь? И на костре варишь?.. А в избушке у тебя стола нет, ты, как наша бабушка Тарынчак, без стола живешь!.. А, у тебя стол вот где, на улице! Даже скамейки стоят! Кенскин, давай сейчас картошки с салом нажарим…

– Сейчас нажарим, подожди, – сказал Костя. – Ты, однако, сядь, притихни немножко.

Чечек живо уселась на старый обрубок у костра:

– Сижу, притихла!

Костя сунул горящую кору под сложенные поленья:

– Сейчас картошки нажарим и чай вскипятим. Ты только сначала скажи мне: за яблоньками ездили?

– Ездили, Кенскин. И я ездила… А что я видела! Какие там яблоньки!.. Они цвели, Кенскин. Они все цвели! Ты не веришь? Все, все цвели! Весь сад был розовый, весь сад, Кенскин!

– Ну, подожди, подожди… Саженцев нам дали?

Чечек широко открыла глаза:

– Саженцев? А зачем? Зачем нам саженцы, Кенскин?..

Вдруг она звонко и счастливо рассмеялась:

– Да, ты же еще и не знаешь ничего! Ведь наши-то яблоньки не погибли! Даже ни капельки не погибли!

Костя, боясь поверить, смотрел на Чечек. Чечек, радуясь его изумлению, захлопала в ладоши:

– Да, да, не погибли! Ничуть не погибли! Мы на другой же день поехали в Горно-Алтайск к Лисавенко. Я и самого Лисавенко видела. Он в очках. И добрый: как взглянет сквозь очки, сначала забоишься, а он возьмет и улыбнется. И разговаривал с нами, все рассказывал: как лучше сажать, как белить их надо, как обрезать… Обещал сам к нам приехать: хочет посмотреть наш сад…

– Ну подожди, – прервал ее Костя, – ты скажи: а как же оказалось, что наши яблоньки не погибли? Они тогда и обвисли и почернели даже…

– Ну вот, почернели, а не погибли! Мы все это рассказываем Лисавенко, а самим совестно, что сад не уберегли… И садик жалко – чуть не плачем. А Лисавенко улыбнулся и говорит: «Нет, не погиб ваш сад! Весенние морозы нашу яблоньку погубить не могут. Весной яблонька тогда может погибнуть, если ее зимой мороз погубит. А наши сорта такие, что и зимнего мороза не боятся!» И еще он нам говорит: «Ничего, не горюйте, эти листики завянут, а через недельку новые вырастут. Из запасных почек новые листики зазеленеют, и яблоньки снова будут растет… будут растут…»

– Будут расти!.. Ну и что? И зазеленели?

– Зазеленели! Зазеленели, Кенскин! И мы их поливали, каждый день поливали. А теперь ребята начали проводить арык из Гремучего прямо в наш прудик.

– Начали арык? Вот здорово! Эх, а я тут сижу с этими кролями. А садик-то, значит, снова зазеленел? Вот дела, однако! Вот пускай и народ теперь посмотрит, что это такое – мичуринские сорта!