Читать интересную книгу Алтайская повесть - Любовь Воронкова

– А что, – подхватил Шумилин, – соберемся да сходим!

– Давайте! – согласился Манжин. – И еще на курган съездим – говорят, большой курган сейчас копать начали…

– И я поеду! – послышался голос Репейникова, жадно слушавшего разговор старших товарищей.

– Петухов, а ты что задумался? – легонько толкнув в бок Ваню, сказал Шумилин. – Ты что в огонь уставился, что там увидел?

– У него свои думы, – возразил Костя и подмигнул ребятам. – Вот выучится, станет учителем и поедет куда-нибудь в большие города…

– Почему это? – вскинулся Ваня. – А что, в больших городах без меня учителей не хватает? Или у нас на Алтае учителя не нужны? Ого! Еще как нужны-то!

– Ребята, – сказал долго молчавший Андрей Колосков, – помните, как Анатолий Яковлевич еще давно как-то сказал: «Зашумит наш Алтай – в Москве будет слышно!»? А что? Ведь уже и начинает шуметь! На реках уже турбины вертятся… Скоро и горы откроются, руда пойдет, железная дорога ляжет.

– И сады зацветут, – добавил Костя, – в каждом колхозе – сад! Я думаю, наши альпинисты братья Троновы тоже много помогут садоводам…

– Вот герои! – покачал головой Шумилин. – Подумайте, ребята, ведь каждый год они на Белуху взбираются, на Катунские, на Чуйские белки… Ведь это же неприступные высоты – ледники, снег, мороз… Сколько же сил положить надо на это дело!

– А что они, рекорды берут? – спросил Репейников. – Кто выше влезет, да?

Ребята рассмеялись.

– Ты, однако, Алешка, чудак! – сказал Костя. – Видно, газет совсем не читаешь. Ну, а на что советским людям такие пустые рекорды? Ведь братья Троновы не просто альпинисты, они ученые, изучают ледники, изучают наш алтайский климат… Вот тоже интересная работа – климат изучать, а потом управлять им, а? И как же много у нас всяких интересных работ!

Подняв голову, Костя поглядел на звездное небо, на черные конусы гор, мирно спящих кругом, и вздохнул:

– Нет, ребята, все-таки лучше нашей стороны, наверно, нет на свете!..

Костер медленно догорал. Шорохи и шелесты бродили в тихой долине. Дрема начинала туманить глаза… Федя Шумилин сладко зевнул:

– Пойдемте спать, ребята!

Костя, наработавшись за день, с наслаждением растянулся на свежем сене. Ребята еще попробовали разговаривать, но умолкали один за другим – сон прерывал их на полуслове. Крепкие запахи таежных трав забирались в открытую дверь хижины, где-то недалеко фыркали лошади, и огромная, нерушимая тишина стояла над горами…

Под утро Косте приснился сон: будто вошел в хижину странный седой старик и начал дуть Косте в лицо. Костя отворачивался, а старик смеялся и опять дул на него и трогал его за уши холодными руками.

«Уходи, уходи! – ежился Костя. – Я знаю, кто ты: ты Хиус!..»

«Да, я Хиус, Хиус, Хиус!» – завыл старик, и Косте показалось, что снег сыплется с его белой бороды и летит по всей хижине…

Костя поежился и проснулся. Еще не открывая глаз, он почувствовал, что озяб.

«Вот еще – на дворе июнь месяц, а я мерзну хуже старого!» – подумал он.

И вдруг сердце его заныло, словно почуяв недоброе: «Хиус, Хиус…»

Костя откинул тужурку, которой прикрылся на ночь, и вскочил.

Ясный рассвет сиял над тайгой. А ведь склон, вся трава и деревья были подернуты белым инеем. Злой Хиус не снился Косте, нет, он носился здесь и леденил долину своим дыханием.

– Сад! – криком вырвалось у Кости. – Яблоньки!

– Ты что? – спросил Манжин, приподняв взлохмаченную голову. – Что там?

– Встань, погляди! – ответил Костя.

Манжин вскочил.

– О-о! – протянул он. – Вот так ударило!

Костя торопливо натягивал тужурку. Манжин удивленно смотрел на него:

– Ты куда?

– Домой, в школу.

– Думаешь… сад?

– А кто знает…

– Там пониже. Туда не дойдет!

– Э, не дойдет! Как знать – может, и дойдет!

Манжин тоже принялся одеваться:

– А ребят будить?

– Давай побудим.

Ваня Петухов, как только услышал, что в долине мороз, вскочил не раздумывая. Но остальных ребят трудно было добудиться. Шумилин все повторял, что он на охоту не пойдет, что у него еще лыжи не готовы. Андрей Колосков пробурчал, что нельзя уходить, пока изгородь не достроена. А другие говорили, плотнее закутываясь:

– Это только здесь, наверху, мороз, а внизу мороза нет. Зря проходим… – и снова засыпали.

Костя, Манжин и Ваня Петухов одни ушли из заимки. Тревога гнала их по хрустящей дороге, и сердце сжималось от страха и жалости: «Неужели и листва на деревьях померзнет? Неужели и по хлебам ударило?..»

Тринадцать километров от заимки до школы пробежали часа за два. Спускаясь все ниже и ниже, к берегам Катуни, ребята с надеждой поглядывали по сторонам: может, вот за той горой уже все по-другому – ни мороза, ни инея? Может, если пройти ту долину, там уже спокойно зеленеет трава и цветы раскрываются, пробужденные солнцем.

Но километр за километром пробегали они по узким долинам, через некрутые горы и перевалы – и везде видели следы ночного мороза. Вот почернели и поникли нежные ветлы у ручья, вот еще лежит под лиственницами, под выступом скалы серебряный клочок инея, вот этот иней каплет холодными каплями с густых веток сосны…

На сердце становилось все тяжелее. Утром, выходя с заимки, Костя надеялся, что ребята правы, что мороз ударил только здесь, наверху, но теперь надежды становилось все меньше и меньше.

– Да нет, не может быть! – бормотал Ваня Петухов. – Кандыков, ты что думаешь?

– Я тоже думаю, что не может быть!..

А Манжин молчал. Он от своих – отца и деда – знал, что в Горном Алтае может быть всё: и среди зимы можно остаться без снега, и в летние дни может выпасть снег…

Спустившись к Гремучему – оттуда были видны и деревня и школа, – ребята приумолкли. Больше сомневаться было нельзя: беда их не миновала. Видно было, как в колхозных огородах толпился народ, слышались тревожные голоса. Густой защитный дым от горящего навоза висел над долиной.

– Картошка померзла! – догадался Петухов. – Ребята, я сейчас… Я только домой сбегаю, посмотрю, как там у нас.

Костя молча кивнул – он бежал в школьный сад. Манжин следовал за ним. Над садом тоже тянулись белые волокна дыма. Слабая надежда как искорка тлела у Кости в душе: а может, уберегли, отстояли?..

В саду двигался народ – школьники, учителя. Вот Марфа Петровна стоит, нагнувшись над яблонькой. Вот прошел Анатолий Яковлевич… В углу сада ребятишки из пятого старательно разворачивают горящую кучу старой соломы, чтобы гуще клубился дым. Много народу ходило и суетилось в саду, но ни веселых криков, ни смеха, ни возгласов… Это молчание красноречивее всего говорило о том, что в саду беда.

«Вот так и отец говорил!» – подумал Костя.

Первой увидела Костю Эркелей.

– Гляди – почернели! – сказала она, беспомощно глядя на свои увядшие яблоньки. – Я их всё грею – может, оживут? – И она приложила к маленькой яблоневой вершинке свои теплые ладони и стала дышать на обвисшие листочки.

– Костя, Костя, иди сюда! – закричала Мая Вилисова, увидев его. – Погляди, что сделалось! – И вдруг заплакала, слезы безудержно катились по ее щекам. – Все утро греем их, дышим на них – и ничего… и ничего не помогает!

Костя подошел к Анатолию Яковлевичу.

– Ты что прибежал? – удивился директор.

Его узкие черные глаза сегодня совсем не смеялись, и от этого лицо казалось немножко чужим.

«Когда экзамены были, он так же глядел», – подумал Костя и сказал:

– Я увидел, что мороз, вот и побежали мы. Думали – успеем… поможем как-нибудь.

– Да, – задумчиво произнес Анатолий Яковлевич, – восемнадцатое июня… Кто же мог подумать, что лето еще не наступило!..

Подошел Манжин:

– Анатолий Яковлевич, а что, все погибли или нет?

– Да нет… – ответил директор, – вот этот край только. Открыто здесь! А там, под горой, остались: Чейнеш-Кая заслонила. Пойдемте посмотрим.

Все трое прошли по рядкам саженцев. Подошла Марфа Петровна. Понемножку собрались девочки, младшие ребятишки. Здесь на яблоньках листья были живые, только чуть повисли и опустились.

– Эти, пожалуй, будут жить, а? Что скажете, ребята?

Костя немножко смутился: Анатолий Яковлевич разговаривает с ними, как со взрослыми, советуется. Они уже не школьники!

– По-моему, будут жить, Анатолий Яковлевич! – ответил Костя.

– Не все будут, – покачав головой, сказал Манжин.

Марфа Петровна ниже надвинула белый платок. И так долго стояли они над увядшими яблоньками, и каждый думал свои думы. А думы были у всех одни: «Всё зря: труды, радость, надежды…» И еще думали так: «Вот что будут говорить в деревне? Скажут: „Мы вас предупреждали, чтобы напрасно трудов не тратили… Не послушались! Доказать хотели! Ну вот, доказали“».

– Значит, так? – сказала Марфа Петровна. – Значит, сада у нас не будет?

– Значит, не будет, – грустно подтвердила Ольга Наева, которая стояла тут, подперев рукой подбородок.