После этого я немного побродил по дому. Спать мне пока не хотелось. Возможно, сказывалось нервное напряжение. Нервная система у меня, разумеется, не походила на нервную систему обычных людей, но иногда проявляла себя. Оглушенный и недвижимый Латуний Четырнерий валялся на полу. Чего доброго, он очнется и устроит Перену веселую жизнь, сделав мой единственный хороший поступок по его спасению совершенно бесполезным. Тогда я принял решение, ухватил людоеда за ноги и поволок к погребу. Стащил вниз, радуясь приятности звука, когда его голова падала с одной ступеньки на следующую. Разумеется, одной физической силы мне бы не хватило, чтобы осуществить задуманное. Пригодилось умение пространственной левитации, чтобы поднять толстяка в воздух, перевернуть и через мгновение насадить на острый крюк. Послышался хруст, и людоед задергался, как марионетка. Большое лицо его дрогнуло, скривилось, а потом безжизненно замерло. Еще некоторое время подергивались толстые пальцы и ступни ног, а потом жизнь окончательно покинула его большое плотоядное тело.
— Пришли, украли молоточек, убили хозяина, — осудил я себя, покачивая головой.
Меня начала навязчиво преследовать идея, что каждым своим шагом я приносил окружающим одни только неприятности. Всюду, куда я отправлялся, умирали люди и прочие существа. Я нес разрушение и хаос миру. Успокаивала только мысль, что меня окружали такие люди и нелюди, которые эти неприятности заслужили. Впрочем, Перену по прозвищу Давай я принес избавление от плена, за что он должен был быть мне благодарен. А нужно ли ему было это избавление — ведь ему нравилась жизнь, которую он вел?! Мне отчетливо послышался его голос: «Эй, а я просил тебя вытаскивать меня?!» — после чего я окончательно загрустил. Меня немного утешили запасы вина, хранившегося у Латуния Четырнерия. После пережитого выпивка была мне необходима как воздух. Людоед оказался настоящим ценителем хорошего красного вина. Поедая человеческое мясо, он, похоже, с наслаждением запивал его винцом.
Я пил вино и уничтожал запасы съестного — хозяину еда больше не пригодится, а Перену пора самому о себе позаботиться. Не маленький уже.
После вина жизнь показалась мне намного радужнее. Я взлохматил Перена и, поймав на дорожке к дому толстую жабу, посадил ее спящему за шиворот. Когда проснется, пусть «порадуется».
Я решил, что в путь отправлюсь только утром. Следовало выспаться. Соседство мертвого «пророка» и нескольких разделанных туш в подполе нисколько не смущало меня. Не так я был воспитан, чтобы десяток мертвецов смутили мой юный крепкий сон. Мне даже приснилось что-то на редкость приятное. Кажется, три красотки, объяснявшиеся мне в любви. Я благожелательно воспринял их признания и всем трем ответил физиологической взаимностью. В моем сне они ждали от меня именно этого, и ничего другого. Вообще, когда я нахожусь во власти Морфея, все мои фетишные красотки ждут от меня только одного — яростного сексуального напора…
Я завтракал всем, что припас убиенный мной «пророк», а припас он немало, и наблюдал спящего Перена по прозвищу Давай. Он храпел так, что вырывавшийся изо рта воздух приподнимал его верхнюю губу. Струйка липкой слюны вытекла прямо на стол. Но после увиденного ранее такая незначительная мерзкая деталь не могла испортить мой здоровый аппетит. Меня только позабавил вид недавнего пленника и шевелящейся у него под лохмотьями жабы.
Кучу забракованных тряпок «пророка» я свалил на столе. Когда Перен проснется и решит отправиться в путь, одежда ему пригодится. Потом я на сытый желудок выпил два бокала холодного вина. На ночь я убирал его в погреб, поближе к мертвецам, чтобы их скованные холодом тела придали больше вкуса моему утреннему напитку…
Теперь меня ждали новые свершения и подвиги в славном Катаре. Я уже совсем было собрался выйти из избушки, когда мой врожденный инстинкт заставил напоследок выглянуть в окно. От изумления я вскрикнул: напротив дома стоял Латуний Четырнерий. Или его двойник, потому что «милейшего пророка» я похоронил в погребе на железном крюке. Сходство было настолько разительным, что я даже полез вниз, чтобы проверить, не исчезла ли насаженная на крюк гигантская тушка. Но людоед был на месте. Висел себе, свесив ручки по бокам туловища, и за ночь успел хорошенько промерзнуть, лицо его после смерти сделалось гладким и слегка поблескивало — кристаллизовалось.
Незнакомец, подозрительно напоминавший уничтоженного Цизерания Латуния Четырнерия, с недоумением вертел в руках гонг, к которому ранее был привешен молоточек, и, похоже, не мог взять в толк, куда он подевался. У ног массивного бородача я заметил большой холщовый мешок. Что-то бесформенное лежало внутри, в нескольких местах изгибы выдавали очертания человеческого тела. Брат-близнец, или кто он там ему был (черт дери его за ногу!), поводил в воздухе немаленьким своим носом и, могу поспорить, нашептывал: «Кажется, человеческим духом попахивает». Наконец он решительно толкнул калитку, а мешок оставил рядом с заборчиком. Лицо его выражало удивление: наверное, ему никогда еще не доводилось встречать что-либо необычное в этой спокойной местности, уютном мирке двух братцев-людоедов.
С этими любителями полакомиться человеческой плотью следовало держать ухо востро. Я осознал это, когда бородатый здоровяк сделал несколько шагов по направлению к дому и внезапно исчез. Только что он шел по гравийной дорожке и вдруг пропал.
В подобных обстоятельствах медлить не приходится. Я распахнул дверь и помчался к месту исчезновения. Причина того, что он так ловко скрылся от меня, отыскалась мгновенно: в можжевеловых кустах скрывался отвесный темный лаз, куда легко мог впрыгнуть даже такой грузный бородач. Такого проворства никто, конечно же, не мог ожидать от толстяка, но, видно, у него было ценнейшее врожденное или приобретенное качество — чутье на смертельную опасность, после чего все рефлексы его большого тела обострялись. В данном конкретном случае он почувствовал самую смертельную из опасностей — меня. Где теперь должен был вынырнуть уродливый братец Латуния, оставалось любопытнейшей загадкой. Он мог в любой момент оказаться у меня за спиной, а мог выбраться несколькими милями севернее и отправиться восвояси.
Я бегом проделал путь обратно к дому, тщательно запер за собой дверь, придвинул к ней стол, не считаясь с Переном по прозвищу Давай, облокотившимся на него. Он скатился на пол, где и остался лежать, причмокивая губами — сон его сегодня стал более здоровым, чем накануне. За воротом едва заметно шевелилась жаба, что меня повеселило бы, быть может, но не в данных обстоятельствах. Сейчас я испытывал сильнейшее напряжение.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});