— Они и есть римляне, — уточнил Агриппа.
— Наполовину. Вторая-то половина греческая.
— Да, но сколь удивительное сочетание, — одобрительно проговорил Меценат.
Октавиан поднялся с места, и весь триклиний погрузился в молчание.
— Представляю вам отпрысков царицы Клеопатры и Марка Антония, — изрек Цезарь. — Селена и Александр проделали долгий путь из Египта, чтобы завтра принять участие в тройном триумфе, празднестве в честь моего успеха в Иллирии, выигранного сражения при Акции, а также в честь присоединения Египта.
Комната взорвалась громом аплодисментов. Нижняя губа предательски дрогнула, но я взяла себя в руки.
— А нынче вечером, — продолжал Октавиан, — будут проданы с торгов следующие трофеи.
Он щелкнул пальцами. Рабы поспешили вкатить в чертог двадцать покрытых тканью статуй. Некоторые отличались огромным размером, другие могли поместиться у меня на ладони. По комнате пробежал взволнованный шепоток.
— Ставки, как всегда, совершаются вслепую. — Цезарь коротко усмехнулся. — Приятного пира.
С этими словами он опустился за столик. Октавия подала нам знак полулечь на кушетки. Мы чувствовали себя ужасно неловко в таком положении. Юба даже ухмыльнулся мне через стол.
— Смотри-ка, настоящая римлянка. Надо сказать, туника тебе куда больше к лицу, чем хитон. Ты даже буллу надела.
Я сердито прищурилась.
— Это вещица Октавии.
— Тебе идет.
— Александр, Селена, — вмешалась Октавия, — вижу, вы уже знакомы с Юбой. Мецената, наверное, тоже помните. А это его жена Терентилла. Моя добрая подруга и большая любительница театров.
— Очень приятно, — улыбнулась та, о ком зашла речь, и я заметила ямочки у нее на щеках.
С первой минуты нашего появления ее супруг только и делал, что глазел на моего брата.
— А это историк Ливий и поэт Вергилий.
Других соседей за нашим столиком не было. Когда рабыни внесли большие серебряные чаши с едой, Октавия тихо шепнула:
— Gustatio.
Очевидно, так называлось первое блюдо, состоявшее из капусты в уксусе, улиток, цикорного салата, аспарагуса, моллюсков и больших красных крабов. Каждый из присутствующих накладывал себе из чаши, стоявшей посередине, чего и сколько пожелает. К счастью, здесь, как у нас на родине, были в ходу салфетки и даже ложки с заточенными концами, которые можно использовать вместо ножей. Я выбрала несколько моллюсков, а съев их, задумалась, как поступить с пустыми ракушками. Тут Агриппа бросил свои прямо на пол, и мой брат беззаботно последовал его примеру.
— Александр! — прошипела я.
— А что? Все так делают! — виновато ответил он.
— Кто это будет убирать?
Александр нахмурился.
— Ну, рабы.
Сама Октавия ловким движением кисти смахнула крабьи панцири на мраморные плиты, расспрашивая Терентиллу о представлениях, которые пропустил Октавиан за время своего отсутствия. Мы узнали о пьесе, во время которой актрисы разделись на сцене донага, и еще об одной, во время которой все зрители поднялись и ушли, не выдержав отвратительной игры труппы.
Когда наступило время второго блюда, брат восторженно зашептал:
— Смотри!
Рабыни с большими тарелками первым делом приблизились к нашему столику. От разнообразия поданного мяса растерялся бы даже наш папа. Жареный гусь под миндальным соусом, страусы с дамасским черносливом, павлин, украшенный собственными перьями… При виде дроздов под хрустящей медовой корочкой у брата округлились глаза.
— Можно подумать, что ты никогда не ел, — проворчала я.
— Но я же расту.
— Куда? Решил стать похожим на деда?
В предсмертные годы дедушку разнесло до размеров быка.
Пока рабы наполняли наши кубки, Октавиан что-то зашептал Терентилле на ушко. Та зарумянилась, хихикнула, и они многозначительно посмотрели друг другу в глаза. «Может, поэтому Ливия никак не родит ему сына», — подумала я и услышала:
— Хочешь полюбоваться, что угодило мне в руки за время странствий?
На щеках Терентиллы вновь появились ямочки. Стоило ей кивнуть, как Цезарь прищелкнул пальцами.
— Подай-ка сюда египетский ларец, — велел он застывшему рядом рабу. — Неси сюда.
Казалось, Октавиан уже закончил трапезу, а между тем он съел всего лишь несколько оливок с хлебом. Как только перед ним на столе водрузили ларец, жена Мецената захлопала в ладоши от радости.
— Твои сокровища! — воскликнула она, и ее длинные ресницы затрепетали.
— Некоторые из них, — уточнил Октавиан, и мне стало любопытно: что же он украл из Египта.
Раб начал доставать драгоценности по одной и передавать их по кругу.
— Может, сделаем опись? — жадно спросила Ливия. — Вдруг ты что-нибудь позабудешь?
— Согласен, — кивнул Октавиан, и она проворно выудила из потайного ящика стола свиток с отточенным тростниковым пером. — Вот это — Око Гора.
Гости, как им и полагалось, заахали, увидев мелкий фаянсовый амулет, который восхитил бы разве что бедняка-крестьянина, живущего в окрестностях Александрии, но ни за что на свете не нашел бы пути во дворец. «Где вы его откопали?» — мысленно усмехнулась я.
— А это — богиня войны Сехмет.
Терентилла во всеуслышание сказала, что никогда не видела ничего красивее. Когда статуэтка попала ей в руки, жена Мецената погладила пальцем ее округлую грудь и голову львицы.
— Представляешь, каково это — поклоняться богине с таким лицом? — обратилась она к Юбе. — Говорят, у них даже есть божество с головой бегемота!
— Таварет, — процедила я сквозь зубы. — Это было давно, а сейчас народ поклоняется Исиде, которая мало чем отличается от вашей Венеры.
— По-моему, — перевел Юба, — Селена хотела сказать, что Птолемеи больше не молятся божествам со звериными головами, а только дамочкам с птичьими крыльями.
— Ваш Купидон тоже крылат, — огрызнулась я.
Александр больно пнул меня под столом, однако соседи рассмеялись.
— Это верно, — кивнул Вергилий с глубокомысленным видом.
В глазах Терентиллы мелькнуло раскаяние, и я поняла, что она не желала нас обидеть. Между тем Октавиан, которого вообще не занимал наш разговор, достал рисунок, отобранный у меня еще на корабле. Жена Мецената первой высказала свое изумление:
— Что это?
— Вид Александрии, созданный Клеопатрой Селеной, — ответил Цезарь, посмотрев на меня холодными глазами. — Похоже, у царевны подлинный дар.
Рисунок пошел по рукам. Казалось, он произвел впечатление даже на Юбу, который видел его во второй раз. Ливия сделала несколько пометок на своем свитке, ухитрившись при этом неправильно написать слово «Клеопатра». Думаю, нарочно, ведь в Риме давно не осталось ни одного человека, который не знал бы, как пишется имя моей матери.