Читать интересную книгу Война с готами. О постройках - Прокопий Кесарийский

В то же время и около Саларийских ворот произошло то же самое. Римляне внезапно открыли ворота и неожиданно напали на варваров, которые не стали защищаться, а тотчас повернули тыл. Римляне их избивали, а машины, выстроенные против них, они сожгли. Пламя высоко поднялось во многих местах около стен, и готы стали отступать от всех укреплений [95] со всей поспешностью; с обеих сторон поднялся сильный крик: находившиеся на стенах римляне подбодряли преследовавших, а бывшие в полевых укреплениях варвары оплакивали страшное поражение. В этот день у готов погибло тридцать тысяч, как утверждали их начальники, а раненых было еще больше: благодаря многочисленности готов, бившие в них со стен, по большей части поражали их без промаха, а те, которые участвовали в вылазках, произвели огромное избиение среди перепуганных и бегущих врагов. Эта битва под стенами, начавшись рано утром, окончилась поздно ночью. И с той и с другой стороны эта ночь прошла без сна: римляне внутри стен пели победные песни, восхваляли Велизария и собирали военные доспехи с убитых, готы же залечивали раны своих и оплакивали убитых.

24. Велизарий написал письмо императору; оно гласило следующее: «Мы прибыли в Италию, как ты повелел, завоевали большую часть этой страны и захватили Рим, вытеснив оттуда варваров, начальника которых Левдерия недавно я послал к вам. Часть воинов нам пришлось оставить в Сицилии и в Италии для охраны тех укреплений, которыми мы завладели; таким образом войско дошло до пяти тысяч. Враги же собрались против нас в числе ста пятидесяти тысяч. И с самого начала во время рекогносцировки у реки Тибра мы, сверх ожидания, должны были вступить с ними в рукопашный бой и едва не были засыпаны тучей их копий. Затем варвары пошли на приступ стен всем войском, отовсюду к стенам подвинув машины, и едва не захватили нас и город при первом же натиске, если бы не спасла нас от них некая счастливая судьба. То, что превосходит естественный ход событий, конечно, надо отнести не к человеческой храбрости, но к соизволению высших сил. То, что нами совершено до сих пор, волей ли какой-либо судьбы или доблестью, пока находится в блестящем состоянии. Что же последует потом, я хотел бы, чтобы оно было еще лучше для твоих дел. Итак, что мне полагается сказать и вам сделать, я ни в коем случае не скрою, зная то, что человеческие [96] дела идут так, как угодно богу, а что те, которые стоят во главе всех дел, навсегда несут обвинения или получают похвалу в зависимости от того, что ими сделано. Итак, да будут нам посланы оружие и солдаты в таком количестве, чтобы в дальнейшем в этой войне наши силы соответствовали бы силам неприятеля. Ведь не должно же во всем всегда доверяться судьбе, так как она обычно не все время бывает одинаковой. Прими во внимание, государь, и то, что если теперь варвары победят нас, то мы будем изгнаны из твоей Италии, потеряем все войско, а сверх того присоединится и величайший позор для нас за все нами сделанное. Я не хочу говорить, что тем самым, ясно мы погубим и римлян, которые меньше заботились о своем спасении, чем доверяли твоему императорскому авторитету; так что бывшие до сих пор наши счастливые дни нам придется закончить признанием последующих бедствий. Ибо если бы случилось, что нас вытеснят из Рима, Кампании и прежде всего из Сицилии, то – из всех несчастий самое легкое – нас грызло бы сознание, что мы не смогли сделаться богатыми за счет чужого достояния. Кроме того, вам надо обратить внимание и на то, что Рим никогда не мог очень долгое время защищаться даже при гарнизоне во много десятков тысяч человек, так как Рим занимает очень большую площадь и, не будучи приморским городом, отрезан от подвоза всяких съестных припасов. Римляне сейчас относятся к нам дружественно, но если их бедственное положение, как это и естественно, будет продолжаться, они не задумаются выбрать то, что для них лучше. Ведь те, которые недавно с кем-нибудь заключили дружбу, обыкновенно сохраняют ему верность, не перенося бедствия, но получая от него благодеяния. Так и римлян голод заставит сделать многое, чего бы они не хотели. Я лично твердо знаю, что за твое царское величество я должен умереть, и потому меня живым никто не может отсюда удалить. Смотри же сам, принесет ли тебе какую честь такая смерть Велизария». Вот что написал Велизарий. Император был очень взволновал и со всей поспешностью стал набирать [98] войско и корабли и приказал Валериану и Мартину идти возможно скорее со своими силами. Они были отправлены с другим войском около зимнего солнцеповорота с приказом плыть в Италию. Доплыв до Эллады (так как дальше с таким трудом продолжать путь они не могли), они зазимовали в Этолии и Акарнании. Император Юстиниан дал знать об этом Велизарию и тем еще больше усилил бодрость у него и у всех римлян.

В это время в Неаполе случилось вот какое событие. Там на площади находилось изображение Теодориха, короля готов, сделанное из каких-то камешков, очень маленьких, но разных цветов. У этого изображения как-то еще при жизни Теодориха развалилась голова, и связь между рядами этих камешков сама собой нарушилась; очень скоро после этого пришло известие о смерти Теодориха. Восемь лет спустя камешки, образовавшие живот, внезапно развалились, и тотчас последовала смерть Аталариха, сына дочери Теодориха. Прошло еще немного времени, упали на землю камешки около половых органов, и Амалазунта, дочь Теодориха окончила свою жизнь. Вот что тогда там произошло. Когда готы приступили к осаде Рима, случилось, что на этом изображении выпали все камешки от бедер до самого конца ног. Вследствие этого все изображение совершенно исчезло со стены, и римляне, принимая в соображение это обстоятельство, утверждали, что на войне войско императора одержит верх; ведь по их мнению ногами Теодориха не могло быть ничего другого, кроме народа готов, над которыми он властвовал; поэтому у них были еще более радостные надежды. В Риме же некоторые из патрициев огласили предсказания Сивиллы, утверждая, что опасность для Рима будет продолжаться только до июля; что предсказано, будто тогда явится у римлян некий император, благодаря которому Рим в дальнейшем не будет ничего бояться со стороны готов. Они утверждали, что племя гетов это и есть готы. Это предсказание на латинском языке гласило так: (Хаури (Наury) в критическом аппарате делает такое замечание: «Это предсказание до сих пор никто не мог прочитать и понять» ) «В месяце Квинтилии (т.е. пятом) под властью [98] [нового] царя римлянин уже ничего не [будет бояться] от гетов». Они утверждали, что пятым месяцем был июль, одни из них указывая на то, что с наступлением марта началась осада, другие же, что раньше, до царя Нумы, март считался первым месяцем, когда действительно время года делилось у римлян на десять месяцев и июль поэтому назывался Квинтилием. Но во всем этом не было никакой правды: новый император не появился тогда у римлян, да и осада спустя еще целый год не была снята, и вновь при Тотиле, короле готов, Риму пришлось испытать те же опасности, о чем я расскажу впоследствии. Мне кажется, что это сивиллино предсказание указывало не на это наступление варваров, но на какое-то другое или уже бывшее, или которое будет впоследствии. Я полагаю, что смысла сивиллиных предсказаний до исполнения этих событий для человека понять невозможно. Причина этого та, которую я сейчас изложу, исследовав все это сам. Сивилла говорит не обо всех событиях подряд, и нет связи и последовательности в ее речах. Указав в своем стихе о бедствиях Ливии, она тотчас же переносится к жизни персов. И там же, упомянув о римлянах, она переносит свое предсказание на ассирийцев; и вновь пророча о римлянах, она предсказывает бедствия британцев. Вот почему невозможно для какого-либо человека до исполнения дела понять что-либо из сивиллиных предсказаний; только само время, когда уже исполнится это дело и ее предсказания можно уже проверить, становится точным истолкователем ее песен. Но пусть об этом каждый думает, как ему угодно. Я же возвращусь к тому, чем я закончил свой рассказ.

25. Ту ночь, когда готы были отбиты при штурме стен, обе стороны, как было сказано, провели без сна. На следующий день Велизарий велел всем римлянам отправить в Неаполь детей и жен и тех рабов, которые, по их мнению, не будут для них необходимы при охране стен, чтобы не оказаться [99] перед лицом недостатка съестных припасов. То же самое он велел сделать и воинам, у кого был какой-либо раб или служанка. Он им говорил, что во время осады он не в состоянии давать им продовольствия в обычном размере, но что он принужден им самим ежедневно выдавать половинную норму, а остальную в деньгах. Они так и сделали. И тотчас большое количество народа направилось в Кампанию. Одни из них отправлялись на кораблях, воспользовавшись теми, которые стояли на якоре в гавани Рима, другие же шли пешком по так называемой Аппиевой дороге. Тем, которые шли этой дорогой, так же как и идущим в гавань, не грозила никакая опасность, и им нечего было бояться со стороны осаждающих, так как неприятели не были в состоянии охватить укреплениями весь Рим вследствие величины города, а маленькими отрядами удаляться на большое расстояние от своих лагерей они не решались, боясь вылазок римлян. Поэтому осажденные в течение долгого времени имели полную возможность уходить из города и извне ввозить в него продовольствие. Особенно же по ночам варвары всегда испытывали великий страх и, поставив стражу, тихо сидели в своих лагерях. Дело в том, что из Рима в числе других часто выходили маврусии и там, где они заставали врагов или спящими, или на дороге малочисленными отрядами (что обычно часто случается при многочисленном войске вследствие необходимости сбывать всякое продовольствие или пасти лошадей, мулов или другой скот, идущий на еду), они их убивали и тотчас же забирали добычу; если же случалось, что они попадали на неприятелей более многочисленных, чем они, они бегом уходили от них, будучи по природе людьми быстроногими, легко вооруженными и привычными к бегу. Таким образом, из Рима спокойно могло переселиться большое количество народа, и одни из них отправились в Кампанию, другие в Сицилию, а некоторые ушли в другие места, где они считали, что им будет лучше и куда легче добраться. Видя, что число воинов у него совсем не соответствует длине стен (воинов у Велизария, как [100] было мной сказано выше, было мало), и так как одни и те же воины не могли нести без сна сторожевой службы, то часть их естественно должна была спать, когда другие стояли на страже, кроме того, видя, что большая часть простого народа страдает от бедности и недостатка съестных припасов (ведь люди рабочие и ремесленники запасов имеют всего лишь на один день, а вследствие осады вынужденные остаться без заработка, они не имели никаких средств для приобретения себе пропитания), Велизарий зачислил их в качестве рядовых воинов и присоединил к каждому сторожевому отряду, назначив такому рядовому определенное ежедневное жалованье. Таких групп оказалось достаточно для несения сторожевой службы, и каждой такой группе в определенную ночь была назначена охрана укреплений, и все они сторожили попеременно. Этим Велизарий разрешил вопрос о недостатке и с той и с другой стороны.