Императрице нужна была поддержка церкви, поэтому она отменила принятый Петром III закон о секуляризации монастырских земель, распустила Коллегию экономии и указом вернула отобранные на бумаге у монастырей земли. Но казна была пуста, денег взять было неоткуда, и вскоре Коллегия экономии была восстановлена. Вотчины монастырей были отданы под её власть. Многие служители церкви находили этот закон неправильным, но молчали. Однако были и бунтари. Ростовский архиерей Арсений Мацеевич открыто и дерзко выступил против секуляризации, за что поплатился в конце концов и саном, и свободой.
Потом комиссия стала реконструировать Сенат, и тоже неудачно. Екатерине не нужен был сильный Сенат, она хотела править единолично. Кончилось дело тем, что комиссию распустили, Сенат перетасовали и поделили его на шесть департаментов.
Весной 1763 года Екатерина объезжала свои нижневолжские владения. Посетила Ярославль, Кострому, затем Ростов.
Здесь она несколько задержалась. Это была вотчина тогда ещё не опального Арсения Мацеевича. Ростов имел особое значение, он был местом поклонения мощам новоявленного чудотворца святого Дмитрия-митрополита. Предстояло торжественно переложить мощи святого в раку, и Екатерине очень хотелось присутствовать при этом событии. В глазах народа она должна выглядеть истинно православной.
В Ростове и застала её весть ещё об одном, не скажешь, «заговоре», это было ясно высказанное недовольство офицеров гвардии, и потому испугало больше, чем пустая болтовня армейских офицеров, о которых она ранее слыхом не слыхала. Ею были недовольны единомышленники, те, которые посадили её на трон. Крамольные разговоры велись против Орловых, и Екатерина взяла следствие под свой надзор.
Назывались три фамилии смутьянов — Рославлев, Ласунский и Хитрово. Эти люди активно содействовали перевороту, каждый получил вознаграждение — по 8000 душ крестьян, деньги и придворные звания камергеров. Но награждённым всегда кажется, что их-то как раз и обошли. Вместе старались на пользу Отечества, а награда у Григория Орлова другая. Он уже генерал-майор и действительный камергер, а также награждён орденом Александра Невского. Мало того, все Орловы возведены в графское достоинство.
Но не только зависть дала повод к недовольству гвардейцев, а упорный слух о венчании Григория Орлова и императрицы. Это было уже дело не личное, а государственное. Гвардейцы были убеждены, что это непорядок, нарушение всех традиций, а значит, плохо для России в целом. Ласунский говорил Хитрово: «Орловы раздражали нас своей гордостию и своим поступком: мы было чаяли, что наша общая служба государыне укрепит нашу дружбу, а ныне видим, что они разврат».
Ход делу дало донесение камер-юнкера князя Несвижского, который после отпуска вернулся из деревни, встретился с Хитрово, а тот ему и наговорил с три короба такого, что об этом надо было известить начальство. Хитрово сказал:
«— А у нас много новых вестей, только дурных. Первая новость — государыня поехала в Воскресенский монастырь для того, чтоб старый чёрт Бестужев удобнее мог в её отсутствие производить начатое дело. Он написал прошение к государыне, чтоб вышла замуж за Григория Орлова и к этому прошению духовенство и несколько сенаторов подписались, а как дошло до Панина и Разумовского, то Панин спросил государыню, с её ли позволения это делается, и получил в ответ, что нет».
Далее Хитрово уверенно заявил, что Панин в последнем усомнился, зная, что государыня готова к замужеству, и решил в том ей помешать. Для этого Панин якобы призвал к себе важных сановников и гвардейцев, и они обсуждали это дело как нехорошее и Отечеству вредное.
«— Это ничего бы, — продолжал Хитрово, — потому что Григорий Орлов глуп, но больше всего делает его брат Алексей, он великий плут и всему делу причиной».
Тот же Хитрово дал Несвижскому совет: мол, ты езди к Орловым и за всем досматривай, «а мы на собрании своём положим просить государыню, что если она намерена выйти замуж, то у Иванушки есть два брата, а если не согласится за них, то, схватя Орловых, всех отлучить… она сама нам будет благодарна, что мы нарушителя покоя от неё оторвём». Болтал Хитрово также о том, что якобы слышал от Алексея Орлова, что императрица дала Панину подписку, чтоб быть ей не государыней, а правительницей при сыне Павле, и она на то согласилась, но гвардейцы, а также Рославлев и Ласунский крикнули её императрицей. Ну, а кончил свои излияния Хитрово тем, что всех Орловых надо убить.
Этот отчёт Несвижского пошёл в следственное дело. Болтуны были арестованы. Начались допросы. Выяснилось, что никакого «собрания с обсуждениями» не было и в помине. Хитрово рассказал, что в разговорах слышал от зятя своего Василия Брылкина, а зять в свою очередь от родного своего брата Ивана Брылкина, что к нему приезжал сам Бестужев за подписью под некоей бумагой, чтоб просить государыню выйти замуж за кого угодно и дать стране наследника, потому что цесаревич Павел слаб здоровьем и ещё в оспе не лежал. И говорил Бестужев, что под той бумагой уже многие подписались, и сановники, и духовенство. Рославлев на допросах тоже поминал подписку, но сказал, что она уничтожена.
Следствием руководил сенатор Суворов. Екатерина писала ему: «Нельзя, чтоб Хитрово вздумал, будто я обещала Панину быть правительницей». Ещё императрицу интересовало, судачат ли в городе или ещё ничего не знают? В конце концов, Хитрово во всём сознался и повинился, признавая и двух сообщников своих виновными. В результате следствия выяснилось, что против самой государыни ничего плохого не замышлялось.
По указанию Екатерины дело замяли. Она была замечательным политиком и знала, что не надо дуть на тлеющий костёр. Названные Хитрово фамилии, а среди них Панин, Теплов, Глебов, Дашкова, Пассек и т. д., были оставлены без внимания, их вообще не допрашивали. Обвиняемые отделались лёгкими наказаниями: Хитрово сослан в свою усадьбу в Орловский уезд, Ласунский уволен в отставку, но не просто так, а генерал-поручиком, год спустя с тем же чином ушёл в отставку и Рославлев.
Следствие велось тайно, скрытно, тем не менее в столицах появилась масса слухов. Семейные дела царского дома всегда интересовали население, из боязни наказания о них говорили шёпотом. Теперь же судачили вслух — выйдет государыня замуж или нет, а если выйдет, то за кого. Болтали, конечно, о странной смерти императора, и о наследнике. Тогда-то и появился очень интересный документ — «Манифест о молчании». Свобода свободой, а лишнего не болтай. С «Манифестом» ходили по обеим столицам с барабанным боем и читали громко: «Воля наша есть, чтоб все и каждый из наших верноподданных единственно прилежал своему званию и должности, удаляясь от всяких придерзких и непристойных разглашений. Но противу всякого чаяния, к крайнему нашему прискорбию и неудовольствию, слышим, что являются такие развращённых нравов и мыслей люди, кои не о добре общем и спокойствии помышляют, но как сами заражены странными рассуждениями о делах, совсем до них не принадлежащих, не имея о том прямого сведения, так стараются заражать и других слабоумных… Если сие наше матернее увещевание и попечение не подействует в сердцах развращённых и не обратит на путь истинного блаженства, то ведал бы всяк из таковых невеждей, что мы тогда уже поступим по всей строгости законов и неминуемо преступники почувствуют всю тяжесть нашего гнева».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});