друг друга.
…Морган тогда не разговаривал с Мартой несколько дней, а потом спросил:
– А когда Сережка умрет, как папа, сделаешь новое тату?
Они с Сережкой друг друга любят, это ясно.
Просто потому, что он консервирует арбузные корки (она единственный человек в их доме, который это ест!) и каждое утро рисует смешные рожицы на зеркале в ванной. Потому, что он взглядом попросил у нее разрешения перед тем, как есть чеснок. Она засмеялась и положила чеснок на свой бутерброд с колбасой. Они все ещё целуются. Я подумала о своих родителях. О том, как я вообще появилась на свет. Это был жест отчаяния? Вряд ли. Все истории начинаются хорошо. Жили-были. В один прекрасный день. Как так получается, что люди перестают обниматься? Разговаривать. Радоваться жизни. И в чем секрет тех, у кого это выходит?
Людей было много, и мне наливали.
Мне самой смешно от того, как я пью. Пиво мне не нравится, гадкое. Шампанское иногда наливают на семейных праздниках, но пузырьки бьют мне в нос, а потом в голову – я быстро становлюсь сонливой. Водка слишком честная. Я к такому не готова. Её пьют, чтоб напиться. А вот вино другое дело. От него губы становятся чувственными и хочется цитировать Цветаеву. Но я не могу. Я не запоминаю стихи, фразы из фильмов, слова песен. Разве что специально учить буду. Мне нравится пить вино, но я всегда останавливаюсь за глоток до того, как оно по-настоящему подействует. Мне кажется, я никогда не рискну напиться…
Не помню, как об этом зашел разговор, но Лилит рассказывала о том, как потеряла девственность. Никто не знал её настоящего имени, откуда она родом и чем занимается, но она любила поговорить об особенностях своего стула (все-таки Лилит ела только темную пищу!) или изощренных способах борьбы с бессонницей. Она стояла на голове, учила арабский, медитировала, ходила на ароматерапию к Александре. Александра держала круглосуточный ларек возле нашего подъезда и продавала готовые наборы для «вечернего брудершафта» (две рюмки коньяка, три ломтика лимона и соленый огурчик). Несмотря на то, что работала всю ночь, утром открывалась снова – свежая и веселая, она продавала «утренний обезбол» – кружка рассола и массаж висков с ментоловым маслом. Адам наверняка её звал, но она предана своему делу и работает без выходных. В городке её уважают, думаю, что нет никого, кто хоть раз покупал бы у неё вечерний набор и не вывернул душу наизнанку. С Лилит они подружились на почве того, что обе совсем не умели спать, но умели пить и не пьянеть. Однажды они договорились, что перейдут на многофазный сон, как Сальвадор Дали. Он ставил возле кровати металлический поднос, а в левой руке сжимал ложку. Как только он засыпал, рука расслаблялась и ложка падала – от грохота он просыпался. Полным сил и новых идей. Метод не помог. Лилит продолжила подолгу гулять после того, как Адам заснет, вести полуночные беседы с Александрой, стоя по ту сторону её ларька, и греться кофе с коньяком (все равно не заснуть, какая разница). С наступлением рассвета они расходились по домам. Александра – наводила марафет перед утренней сменой, Лилит садилась программировать. Адам просыпался, приносил ей «картошку» – её любимое пирожное. Простое и темное. Пил зеленый чай. Шел на работу, а когда приходил – она спала в неудобной позе на кресле (а потом жаловалась, что страшно болит шея).
В общем, мы играли в «я никогда не…», и Лилит разоткровенничалась.
– Двадцать метров, набитые всякой всячиной из Чили. Не особо выгодно. Еле сводила концы с концами. Мама слепая. Четыре кота, я им миски у входа поставила. Привыкла к ним.
Лилит рассказывала о «Шамбале» – своем магазинчике музыкальных инструментов и этнических украшений. По утрам она играла на окарине – деревянной флейте[29]. Зазывала клиентов. Надевала медные кольца на каждый палец, заплетала длинную черную косу и садилась за барную стойку, служащую ей кассой. Гадала на рунах и Таро. По предварительной записи. Делала временные татуировки хной. Вечером приносила маме свекольник.
– Пища должна быть темной. Не отвлекать, – говорила мама.
– Вкусно, – говорила она, когда Лилит посыпала грейпфрутовую дольку тростниковым сахаром.
А Лилит смотрела на единственное оранжевое пятно в болезненно-белой комнате и думала о том, что сампоньо[30] совсем не продаются, а вот маракасы[31] идут на ура. Положение спасали серебряные браслеты и ловцы снов.
Если дела становились совсем плохи – открывалась дверь и на пороге возникал Чохи. Он всегда чувствовал, если Лилит была готова сдаться. Тогда она гладил её по голове и доставал из-за пазухи очередную деревянную безделушку.
– Для защиты, – говорил Чохи и вешал Лилит на шею акулий зуб.
Чохи – единственный мужчина, которого она любила. Бесстрашный арауканец,[32] член межрегионального совета мапуче, бродячий музыкант, примерный отец, сын и муж.
Однажды Лилит увидела его на улице. Напротив торгового центра. Люди завернулись в плащи и осеннюю серость и спешили домой. Моросил противный мелкий дождь. Кто-то перевернул мусорку и по тротуару разливалась странная розоватая жидкость, как будто не доели гигантскую шаурму. Лилит нужно было в магазин техники, вернуть телефон по гарантии. Она уже предвкушала, как на неё тут же набросятся консультанты и помогут ей решить все её проблемы, особенно те, о которых она раньше и не подозревала. Вполне возможно, что она просто возьмет новый телефон в рассрочку, а старый отдаст на запчасти, лишь бы побыстрее свалить из этого логова. Хотелось домой, но дома ждала домашка. Лилит уже несколько раз уходила в академ и снова возвращалась, все никак не могла решить, чего же она хочет. У холодильного института, в котором она училась, было только одно преимущество – бесплатное пиво и пироги с брынзой. Пивом её угощали регулярно, как единственную девушку в группе. Пироги пекла мама одного из одногруппников. В остальном – было уныло и скучно. И почему осенью все стремятся уменьшиться, съежиться? Или не все? Лилит остановилась под козырьком копицентра и спрятала зонтик в сумку. Пятеро громогласных индейцев вырвали её из мыслей. Лилит невольно заулыбалась. Цветастые пончо, перья в волосах. Самодельные музыкальные инструменты. Высушенные тыквы, наполненные семечками. Бамбуковая трубка с насечками. Тростниковые флейты. Широкоскулый Чохи, играющий на чаранго[33]. Его хриплый голос. Из самых недр. Глубокий, вибрирующий. Цепкий взгляд. Грубые руки, покрытые мозолями. На левой – нету двух пальцев. Смоляные волосы. Их музыка абсолютно вырывала из контекста. Они относились к дождю так безразлично, что капли не долетали до них. Только стол с дисками накрыли пакетами, чтоб не промокли.