— Второй коктейль поможет это сгладить?
— Может быть, немного. Попробуйте.
Я принялся смешивать, а она продолжила:
— Сначала они меня боялись. Я Хозяйка Места, в их дурацкой религии — языческий дух, почти дьявол. Вы знаете, каково быть дьяволом для людей, Роберт?
— Теперь знаю, — кивнул я. — Противно, но выгодно.
— Какой странный вывод. Меня их нелепые шаманы пытались, представьте себе, изгнать! Ходили со скрещёнными палками и брызгали водой. Водой, Роберт! Взятой из моего же озера! На что они рассчитывали, хотела бы я знать? Священники запрещали своим людям «нечестивую», как они выражались, связь со мной, но какой мужчина может устоять?
Она коснулась моей руки, в усталую голову полыхнуло ванилью и страстью, но я отстранился.
— На вас не действует, — пожаловалась Ведьма, — что вы такое, Роберт?
— Вы говорили про «нечестивую связь», — напомнил я, уходя от ответа.
— Да, они сдавались один за другим, мужчины всходили на моё ложе под сенью деревьев на берегу, оставляли во мне своё семя и получали моих детей. Раз в восемнадцать лет. На каждый порог. Вы знаете, как утомительно плести столько корзинок?
— Не представляю даже.
— Маникюр портится, — сказала она грустно, рассматривая свои пальцы. — Кожа грубеет.
— Попробуйте детский крем, — посоветовал я, — с ромашкой.
— Думаете, поможет?
— Не знаю, но хуже не будет.
— Спасибо, я подумаю. Сначала они их убивали. Всех. Сразу. Топили в озере, сжигали на кострах, резали ножами, закапывали живьём. Младенцев. Самые предприимчивые скупали тела и откармливали моими детьми свиней. Они громче всех кричали, что «отродья не люди».
— Какие прекрасные поселенцы вам достались, — посочувствовал я.
— Обычные, — пожала плечами она, — люди как люди. А люди непоследовательны. Поэтому сначала один, потом другой, потом третий… Оглядываясь, скрываясь от соседей, запрещая себе думать об этом. У кого-то умер ребёнок, кто-то был одинок, у кого-то не поднялась рука. Мои дети начали выживать. Их пытались найти и убить потом, многих убили, многих убили по ошибке, но некоторые выжили. Их становилось больше.
— А как они их находили? Я слышал про какое-то «испытание».
— Никак. Мои дети ничем не отличаются от их детей. Просто убивали наугад. Они так любят убивать, Роберт! Я сначала удивлялась, но потом привыкла. А испытания… Все они сводятся к одному: «Пытай ребёнка, пока он не признается. Если не признаётся — пытай дальше. Если умер под пыткой — похорони невинноубиенного на кладбище с молитвой, если признался — убей отродье и скорми тело свиньям».
— Какой интересный народный обычай. Ещё коктейль?
— Да, пожалуйста. Однажды в город пришёл мор. Священники немедленно обвинили в этом меня, но они врали, я не могу убивать. Эпидемию занёс чужак, переночевавший в таверне и уехавший дальше. Он даже не знал, что болен, взрослые переносили болезнь легко, а вот младенцы в тот год умерли почти все. И когда на порогах появились корзинки, люди сказали друг другу, отводя глаза: «Нет-нет, какое отродье? Отродье мы убили, а это наш сыночек! Он вовсе не умер, чудом спасли!» Через поколение моих детей было большинство, через четыре поколения остались только они.
— Тогда зачем все эти Очищения? Почему одни твои дети убивают других?
— Семя их — семя людское, люди любят это больше всего на свете.
— В общем, в папу пошли, — подытожил я. — Коллективного отца. Понятно. Ещё порцию?
— Вы меня совершенно напоили, — засмеялась Ведьма.
— Это моя работа.
— Тогда ещё один, последний коктейль, и я пойду. Раз уж вы не хотите взойти на моё ложе и оставить во мне своё семя.
— Воздержусь, пожалуй. Мне не нравится идея, что люди, которые убивают друг друга просто так, по привычке и для удовольствия, будут как-то связаны со мной.
— Я никогда не покидала это место, но разве в других люди ведут себя иначе?
— Да, — признал я, подумав, — так и есть, пожалуй. Просто в других местах оправдания лучше. Как они могут не знать, что отродья? Празднуя один день рождения на всех? Не рожая, но растя детей? В городе даже родильного дома нет!
— Они знают, — сказала Ведьма, вставая, — каждый из них знает про себя, что отродье. И потому усерден в поиске других. Так заведено, и не надо вам в это вмешиваться. Оставьте моих детей в покое, Роберт. От них ничего не зависит.
Она пошла к выходу, слегка покачиваясь и сбиваясь с шага.
— Не могу обещать, — сказал я ей в спину, — от меня тоже ничего не зависит.
Глава 27. Копач Сливовица
— …Уже пора, отец? — спрашивает голос блонды из радио.
— Да, — мрачно отвечает ей мой средневековый коллега, — день Очищения завтра. Нам надо подготовиться. В отличие от других, у тебя будет время.
— Бедные другие. Они считают себя любимыми детьми, думают, что у них есть семья, строят планы на будущее. Но на самом деле они уже мертвы, просто не знают об этом. Спасибо, что рассказал мне всё, отец. Я успела смириться с тем, что отродье. Что не доживу до следующего утра. Я попрощалась с подругами, искупалась в озере, встретила рассвет. Я готова. Пошли в подвал.
— Ты же понимаешь, что…
— …не выйду оттуда? Да, конечно. Проведу последний день, глядя на пламя свечей. У меня нет души, у меня не будет посмертия, моя жизнь погаснет вместе с ними. Пошли, пока я в силах принять это достойно. Я постараюсь не кричать и не плакать, но если не смогу удержаться, держись ты. Это просто тело, которое хочет жить, оно не всегда меня слушается.
— За что нам такое, дочь? Неужели так дорого стоит мой грех?
— Это плата за восемнадцать лет любви, разве она так велика? Не так уж плохо умереть в восемнадцать, отец. Я не познаю разочарований, не буду стареть, мне не придётся тебя хоронить. Это даже немного эгоистично, уйти так рано, поэтому тебе тяжелее, чем мне. Тебе с этим жить.
— Я не знаю, как жить теперь. Ты лучшее, что было в моей жизни.
— Не мне, отродью, давать советы, но, если на твоём пороге снова окажется корзинка из озёрной травы, знай, дело того стоит. А теперь пошли. Нет смысла тянуть с неизбежным…
Клушатник слушает заворожённо, одна дама даже промакивает украдкой слезу. Может быть, в её доме тоже сегодня проснулся кто-то, ещё не знающий, что это последний день. А может быть, он уже знает. Сидит запертый в подвале, глядя на свечи. Или лежит, привязанный к вкрученным в пол кольцам, и смотрит в освещённый этими свечами потолок, пока та, кого он восемнадцать лет считал матерью, сочувствует чужой драме по радио. Впрочем, может быть, всё и не так. Может быть, она придушила его ещё в корзиночке, решив, что нет смысла восемнадцать лет кормить отродье.
— Знаешь, босс, — спросила тихо Швабра, — на что это похоже?
— На что?
— На аперитив в племени людоедов. Для поднятия аппетита перед основным блюдом.
— Ты слишком кулинаризируешь вопрос.
— Не притворяйся, ты понял. Я не могла понять, зачем они растят их столько лет. Учат, лечат, одевают, воспитывают, тратят время и деньги, терпят все закидоны. Но сейчас посмотрела на клушатник и внезапно поняла.
— И зачем же?
— Ради завтрашнего дня. Им это нравится. Они предвкушали. Восемнадцать сраных лет каждая из них смотрела на ребёнка и думала: «Придёт день!» Как ты думаешь, босс, дело в том, что они их не рожали?
— А ты как думаешь?
— Я думаю, что нет. Мне кажется, они их даже любят. Причём больше, чем тех, кто останется. И потому убьют с особенным удовольствием. Сладость и горечь, как в кофе с сахаром, которого они уж выпили по полведра. Сейчас в сортир побегут, а мне отмывать потом…
Директриса как будто услышала — встала и красивой гордой походкой направилась к туалету.