Читать интересную книгу Дорогами войны. 1941-1945 - Анатолий Белинский

– Здесь всякий народ, некоторые прямо из заключения попали сюда. Воюют хорошо. Каждый уже десять раз свои грехи искупил. Вот этот «переводчик» – надежный человек. Он пятерых стоит, а вот при виде фрица звереет. У него родителей и семью немцы расстреляли. Отчаянный народ есть среди таких. Однажды, когда особенно трудно было с продуктами, обчистили ночью немецкий блиндаж, пока другие подзаводились с фрицами. Вот такие дела. Ты только учти: в этом болоте мы все в одинаковом положении. О том, что узнал, и вида не показывай.

– А почему, все же, этого пленного в тыл не отправил? Может, он ценные сведения дал бы.

– Отправил, но не дошли, под минометный огонь противника попали, – с расстановкой, пристально глядя на меня, сказал командир роты.

– Ясно!

– На это армейская и дивизионная разведка есть, – начал пояснять он. – Надо и себе тоже что-то оставлять, чтобы знать, в какие места по ночам пулеметы перетаскивают. Без этого здесь и три дня не проживешь. Ночью, проводив комбата, обходил позицию. В одном месте их пулемета уже не оказалось, куда-то перетащили. Он у меня сейчас из головы не выходит.

Сегодня ночью надо искать.

В шалаш влез связист, и командир роты послал его узнать, не ранен ли наш солдат после минометного обстрела.

– А что узнавать? Он уже среди своих сидит, сам видел. Фриц доходягой оказался, обалдел от страха. Орал, будто его как селедку разделывали. Сам же и виноват, что вызвал огонь на себя.

Мы выползли из нашего укрытия, когда разошелся туман. Командир роты сразу встал на ноги и, разведя руки в стороны, начал потягиваться. Я лежа смотрел на него и волновался:

– Что ты делаешь? Очередь влепят!

– Вставай, не бойся, сейчас можно. Пойдем в сторонку разомнемся немного, постоим у деревца, потом посмотрим на твои цели.

Он повернулся и в полный рост двинулся в сторону от шалаша. Я пересилил себя, тоже поднялся и пошел за ним…

Молодая поросль на передовой, обдуваемая пулями, была лишена листьев и образовывала тончайшую сетку, сквозь которую трудно было что-либо разглядеть вдали.

– А где же немецкие блиндажи? – поинтересовался я.

– Посмотри в направлении, где виднеется перебитое, согнутое под острым углом деревце, правее него куча хвороста.

Я встал в створе двух жердочек, находившихся возле нас, и посмотрел в указанном направлении. Там на земле действительно что-то было навалено. Но этот шалаш противника не был огневой точкой, которые я должен был установить и нанести на схему. Шалаши служили местом для отдыха. Огневые же точки были замаскированы в каких-то других кучах веток, и таких куч было немало.

Ближние кучки командир роты уже обследовал и строго следил за теми, в которых были огневые точки. Дальние же предстояло еще обследовать, если это окажется возможным. При наступлении пехоты в мою задачу входило корректировать огонь артиллерии по тем огневым точкам, которые себя обнаружат. Я оглядывался по сторонам, стараясь на этом однообразном фоне редкой поросли, напоминавшей картину глубокой осени, зацепиться взглядом за какие-либо ориентиры, которые мне могли бы пригодиться при ведении артогня и движении в этой полосе.

– А вот тебе и фриц появился, – спокойно проговорил командир роты. В сторону от немецкого шалаша направился солдат в грязно-зеленой форме. Я тотчас же потащил из кобуры пистолет.

– Дай мне, я его сейчас прихлопну. Я хорошо стреляю.

Командир роты, улыбаясь, положил на мою руку свою ладонь.

– Не надо. У нас сейчас не стреляют в это время. Люди спят, только недавно улеглись. Стрелять можно только после двенадцати дня, когда проснутся.

Тогда – пожалуйста, если только они тебя вперед не прихлопнут.

Я делал для себя одно открытие за другим под руководством своего наставника и, пользуясь случаем, старался выяснить как можно больше.

– А они нас сейчас видят?

– Конечно, потому и встал, что нас увидел. Первыми подниматься боятся, мерзавцы. Не у себя дома.

– И могут дать очередь откуда-нибудь из пулемета?

– Могут, но у нас до двенадцати дня стрелять, повторяю, нельзя.

– А если выстрелит кто-нибудь?

– В морду от своих же и получит.

Обе стороны находились в длительной обороне, и здесь, как мне стало понятно, действовало негласное джентльменское соглашение, которое предписывалось неукоснительно соблюдать для выполнения естественных физиологических потребностей.

Для меня такие порядки были непривычны, и я продолжал уточнять.

– Значит, сейчас можно ходить в полный рост?

– Больше, чем требуется для разминки, нельзя. Нахальства ни мы, ни они не потерпят.

– А были случаи, когда в это же время кто-нибудь ходил и по нему стреляли?

– Были, но потом не стало, отучили и приучили к порядку.

Командир роты показал мне все направления, где находились немецкие блиндажи, и обратил внимание на тянувшиеся цепочкой воронки, затянутые болотной тиной, которые находились впереди, метрах в тридцати-сорока от нас. Помедлив, добавил:

– Трупов почти уже не видно, почти все перетаскали по ночам к себе. А сейчас пошли, а то уже долго стоим, к тому же вдвоем. Можем привлечь излишнее внимание, – заспешил он.

Мы возвратились к своему шалашу, сели по обе стороны входа, лицом к нашей пехоте, и он рассказал мне историю воронок, историю о том, как ему удалось пробыть здесь такой большой срок.

Это случилось примерно месяц назад. В такое же тихое раннее утро появилась девятка «юнкерсов», которые встали в круг над поляной. Многие решили, что они начнут, как это было и прежде, бомбить пехоту. Но они вдруг начали пикировать по одному прямо на позицию роты, которая в то время занимала место в районе воронок. Бомбы рвались прямо в боевых порядках роты, смешивая все с грязью. Люди стали отползать на поляну, на открытое место, к своей пехоте.

Командир роты сразу понял, что немцы отвели свою пехоту назад, стал призывать всех солдат вперед, вплотную к блиндажам противника.

– Никто не послушал меня тогда, – с горечью и злостью сказал он. – Солдаты успели доползти только до середины поляны, где на них обрушились стремительно появившиеся «мессеры» и перебили всех до единого.

У противника все было расписано, как по нотам.

А ротному удалось доползти до немецкого шалаша. Там он нашел небольшую воронку с тиной, залез в нее для защиты от осколков, выставил наружу только лицо и стал смотреть, как обрабатывают позицию его роты самолеты. Едва закончилась бомбежка, он сразу пополз назад. Те, кто остался у пулеметов, были убиты. Командир роты лег за пулемет, обляпанный болотной грязью, нашел коробку с готовой лентой, откопал вторую, соединил их, заправил и притворился убитым, посматривая одним глазом в сторону противника.

– Молил только об одном: чтобы пулемет не заело, – возбужденный тяжелыми воспоминаниями, продолжал он свой рассказ.

Немцы начали ползти, затем один встал, все за ним тоже поднялись и пошли в полный рост, о чем-то оживленно переговариваясь. Подпустив их метров на пятнадцать-двадцать, рванулся, нажал гашетку, пулемет заработал. Бил без перерыва, пока не выпустил обе ленты. Человек тридцать сразу уложил, потом бил по уползающим.

– Наши там, – он кивнул головой вперед, – услышали, что кто-то остался живой, «ура» кричали, сразу же прислали подкрепление. Теперь на случай наступления это местечко все оценили. Вчера комбат сам приходил смотреть, как и что здесь.

Я стал рассказывать, что по всем признакам готовится наше наступление: на огневых позициях накоплены горы снарядов, а дневной лимит установлен всего шесть снарядов на батарею. Разговор перешел на профессиональные темы о взаимодействии пехоты и артиллерии на этом участке. Я посвящал его в тонкости рассеивания снарядов, пределы точности стрельбы из орудий, рассказывал о характере огня разных систем, обо всем, что ему могло пригодиться во время боя и наступления.

Командир роты вдруг перебил меня и неожиданно сказал:

– А ты мне сразу понравился. Нам тут вдвоем скучно не будет. В гости в окопы будем вместе ходить, там можно поразвлечься. А здесь мы вполне хозяева, начальство редко заглядывает. Можно интересные дела делать, у меня уже один планчик созревает – потом обсудим. А лейтенант, который был до тебя, не нравился мне. Все время сидел в этом шалаше, только место занимал. Потом выполз однажды вперед, его сразу же и срезали.

Ветер разогнал облака, проглянуло солнышко, мы сняли сапоги, разложили перед собой, посушили портянки. На приличной высоте возвращался на свой аэродром немецкий бомбардировщик. Мы переключили свое внимание на него. Самолет снизился, затем лег на боевой курс вдоль линии окопов нашей пехоты. Я взял бинокль и стал рассматривать, какие бомбы он будет сбрасывать. Крупнокалиберные! Следовательно, решили мы, имел задание прорваться на какой-то объект, это не удалось, и вот теперь освобождается от груза над пехотой.

– Наделает дел, если бомбы точно накроют траншею, – забеспокоился командир роты. – Теперь понял, какое преимущество мы имеем, находясь здесь?