Читать интересную книгу Дорогами войны. 1941-1945 - Анатолий Белинский

– Где тут у вас родничок, из которого можно холодненькой напиться? – спросил я, полагая, что среди болот должны быть родники.

Мне очень хотелось пить. Накануне давали дополнительный командирский паек – селедку крепкого засола, которую я неосмотрительно съел. Сержант заулыбался.

– Тут кругом родники. Пей, из какого понравится!

– Покажи ближний, в каком направлении?

– Да тут рядом, вправо впереди – метров двадцать.

Захватив котелок, я, пригибаясь, отправился в указанном направлении и увидел воронку от бомбы диаметром метров восемь, заполненную мутной жижей, которую при большом воображении можно было считать водой. У противоположного края воронки наполовину в воде лежала убитая вздувшаяся лошадь, а рядом с ней торчали ноги немца, туловище которого тоже было скрыто под водой. Никаких признаков ложбинки, где мог струиться ручеек или бить маленький родничок, я не нашел и возвратился к землянке.

– Не нашел я этот родничок, – с досадой проговорил я. – Наверное, разучился ориентироваться на местности, пока лежал в госпитале. Иди сам покажи его.

Мой серьезный тон поверг сержанта в изумление.

– Воронку видели?

– Видел?

– Так это и есть наш ближайший «родничок». Неужто вправду искали настоящий родник?

– Так там падаль лежит в воде и немец убитый!

– Точно! Оттуда и берем. Надо только осторожно у самого краешка набирать и стараться не мутить воду.

– Да как же вы ее пьете?

– Так и пьем. В другую воронку с водой надо вперед бегать под огнем снайперов или назад за пять километров к Волхову. Только кто тогда воевать будет?

– А если что с желудком случится, или зараза какая пристанет? – задал я машинально нелепый вопрос.

– Черта с два! Зимой в желудках копыта переваривались, там микроба жить не может! Конечно, снабжают вот такими салфетками, которые смочены каким-то составом. Надо приложить ее к краю кружки и пить через нее, вот так. Только это не помогает: и запах болотной жижи остается, и еще какой-то хлоркой воняет, как в уборной.

Сержант напился этой мутной жижи, которую принес подошедший солдат, а я водил языком по пересохшим губам и думал о том, как же в этот зной люди утоляют жажду в пехоте, куда я иду?.. Пить такую воду я не стал. «Буду терпеть столько, сколько позволят силы… А что же дальше будет без воды?» Этого я себе не представлял. После госпитальной гигиены трудно было привыкать к окопной жизни. Мне вспомнились слова командира полка, который, оставляя меня при штабной батарее, говорил: «Привыкай». Да, контраст с госпитальной щепетильностью по части гигиены был большой.

Однако период адаптации к новым условиям оказался не так уж велик. Подошел связист, кончик носа которого был обмотан тряпкой, взял банку с водой, только что принесенной из воронки.

– Попьем свеженькой, – широко улыбнулся он.

Это было искреннее удовлетворение. Во флягах вода быстро нагревалась и на вкус была много противнее, чем только что принесенная. Но, глядя на его перевязанный нос, я сначала подумал, что он не может совершенно переносить стоявший вокруг устойчивый тошнотворный запах трупов. Это меня удивило, и я с оттенком пренебрежения к такой мелочи спросил:

– Что это ты свой нос обмотал?

Солдат понял мой вопрос по-своему: пустяковое ранение, а бинт намотал.

– Пуля чирикнула, когда бежал с катушкой связи, обожгла кожу на самом кончике носа, и вот гноится. В медсанбат совестно идти с такой царапиной, когда и крови-то нет. А может, и вправду на солнце лучше подсохнет. Только вот ползать приходится, и болячка все время сдирается.

Он снял повязку с носа, а я, воспользовавшись подсказкой солдата, постарался уйти от своих предположений.

– Уже все засохло. На солнце еще лучше подсохнет, – с оттенком командирского пренебрежения к таким пустякам выкрутился я.

До этого мне довелось воевать только в условиях зимы, жестоких морозов, и мое первое командирское наставление в летнее время лучше было оставить при себе.

Увидев, с какой жадностью связист пил принесенную воду, мое отношение к данной воде чуть-чуть поколебалось. «А ведь все пьют. Все же, какая ни есть, а вода. Для начала, чтобы меня не вырвало, я попробую помазать губы этой жижей». Первый шаг адаптации к воде из воронки был сделан.

Командир батареи передал по телефону, чтобы я еще до наступления темноты явился на наблюдательный пункт. Мы с разведчиком добрались до него быстро, продвигаясь по-пластунски. Наблюдательный пункт был расположен на левом крае линии траншей, которая вилась по едва приподнятой складке местности. Сооружение было добротное, имело три наката бревен и довольно просторное.

Командир батареи прибыл в полк тоже недавно, и мы друг друга не знали. Он разъяснил мне обстановку и задачи, которые возлагались на меня. А они состояли в том, чтобы корректировать при необходимости огонь батареи, дивизиона, полка по скрытым целям противника, расположенным в зарослях виднеющегося впереди лесочка, а находиться я должен в боевых порядках первой роты 38-го стрелкового полка, которая залегла по самому краю леса.

– Ты только смотри, – давал он мне напутственное слово, – не давай там втягивать себя в пехотинские дела. Сиди в блиндаже и ни в коем случае не ввязывайся в схватки пехоты, а то она наших людей для своих целей использует. Лейтенант Щербина, который был до тебя, наверняка поэтому и погиб. Занимайся своим делом.

– А как туда добраться?

– Взгляни в стереотрубу, разведчики расскажут. Но первый раз, пожалуй, лучше попытаться с пехотинцами пройти. Я слышал, что сегодня ночью туда, кажется, сам командир первого батальона должен идти. Тебе лучше договориться с ним, это самый удобный случай будет. Заодно лично познакомитесь. Сейчас пошлю разведчика уточнить время, когда они пойдут в первую роту.

Командир батальона передал, чтобы я явился к десяти часам вечера. К назначенному времени я отправился по ходам сообщения на его командный пункт. Траншеи первого батальона были в полный профиль, я шел не сгибаясь, как вдруг до моих ушей донеслось:

– Ты что… – бушевал старшина, распекая за что-то провинившегося солдата, – хочешь, чтобы я отправил тебя в первую роту?!

Для меня, артиллериста, такая угроза показалась совершенно нелепой и странной. Как можно пугать пехотинца, который все время находится на линии огня, еще чем-то, посылкой в другую роту? Трибунал, расстрел за неисполнение приказа, позорная смерть – в моем представлении это было действительно страшно. Хотя никто никогда в моем окружении за все время пребывания на фронте не знал случая, чтобы такая угроза была реализована. Самому иногда приходилось пригрозить солдату отправкой в пехоту с огневой позиции батареи, но и тогда реакция на это была почти всегда радостная – каждому молодому солдату хотелось побывать в настоящем деле. А меня это очень возмущало: как можно так легко променять бога войны на службу в пехоте, как можно не любить артиллерию?

Угроза старшины сначала не вызвала у меня какой-либо настороженности, и, проходя мимо него, я лишь спросил:

– Где тут находится ваш комбат? Я из шестого, мне как раз в первую роту нужно. Говорят, сегодня туда пойдут?

– Первый поворот направо, товарищ лейтенант. Значит, вместе пойдем сегодня. Там уже собираются. Вот этого разгильдяя туда бы прихватить на недельку.

Я пошел далее по траншее, а в моей голове стали назойливо вертеться слова: «Первая рота… первая рота… первая рота». Мне стало любопытно, что это за рота, которой старшина пугает. «Судя по всему, там долго не пробудешь, или там лежать придется в гнилом болоте. Ладно, приду, увижу сегодня…»

Впереди пехоты

В траншее первого батальона 38-го стрелкового полка собиралась группа командиров и солдат, направлявшаяся в первую роту. Я доложил командиру батальона, что имею приказ прибыть в эту роту на место убитого лейтенанта Щербины, корректировщика огня 6-го гвардейского артполка.

– Очень хорошо. Я сам туда собираюсь. Отправимся, когда стемнеет. Ожидайте вот здесь, у поворота, – указал комбат взмахом головы в сторону, где поблизости от командного пункта начиналось короткое ответвление окопа в сторону противника. Мы обменялись крепким рукопожатием.

Сумерки наступали медленно, и я решил внимательно осмотреть местность. Взобравшись на насыпь земли перед окопом, я увидел впереди себя, рядом, проволочное заграждение в два кола, тянувшееся вдоль линии траншей, а на триста метров впереди него – открытое место, за которым чернел жиденький лесок. Мой взгляд на нем задержался – там находился противник, там где-то залегла первая рота, боевое охранение батальона и полка. Вся местность впереди была слегка вздыблена разрывами мин, снарядов и бомб, но больших воронок, где можно было бы при случае укрыться, я не заметил.

Я смотрел вперед и думал о скоротечности армейской фронтовой жизни. Всего четыре месяца назад, в марте, в глубине виднеющегося впереди леса, в восьмистах метрах от траншеи, меня тяжело контузило. Менее двух недель назад я еще лежал на госпитальной койке в Иванове, успел побывать в Москве, был направлен на Калининский фронт и вот теперь оказался у Мясного Бора, смотрю в сторону скрытой за лесом деревни Любцы, по которой в прошлом наша батарея вела огонь. Я нахожусь в окопах среди пехотинцев, а ночью буду впереди пехоты. До сих пор моя должность командира огневого взвода и старшего на батарее отделяли меня от пехоты двумя-тремя километрами, мне лишь изредка приходилось бывать на передовой, а теперь я на самой линии огня, который со стороны противника постепенно усиливался.