Читать интересную книгу Москва, Токио, Лондон - Двадцать лет германской внешней политики - Герберт Дирксен

Первые последствия заключения пакта Локарно оказались такими, каких он и ожидал. Вздох облегчения прошелестел по всему миру. Миротворцы из Локарно расхваливались на все лады за проявленную гуманность. Штреземана приветствовали как одного из величайших европейских государственных деятелей. И этот престиж помог ему выдержать бурю, разразившуюся в Германии. Это был час триумфа для него лично и пик его политической карьеры. Но в то же время и начало трагедии всей остальной его жизни и смерти. Час триумфа стал тем моментом, когда трагический конфликт в третьем акте классической драмы наконец обретает форму, приводя с непреклонной, безжалостной логичностью к смерти героя.

Дальнейшую аналогию с классической драмой можно обнаружить даже в том факте, что последние годы жизни Штреземана характеризовались громкими успехами на международной арене, в то время как внутри Германии его политические достижения упорно сводились на нет. Штреземан в Женеве, принятие Германии в Лигу Наций, его дружба с Брианом, конференция в Туа-ри, его ораторский триумф в ходе заседаний Совета Лиги - все это было неслыханным, беспримерным успехом для германского государственного деятеля спустя всего шесть лет после Версаля. Но в то время как пресса и общественное мнение Европы расточали ему похвалы, самому Штреземану приходилось сражаться на двух фронтах при все убывающих физических силах. Громкие фразы о духе Локарно были слишком пустыми, чтобы поддержать голодный организм Германии. Парламентская оппозиция с растущей силой настаивала на обещанных "результатах" Локарно, и с еще большей настойчивостью Штреземан напоминал своим партнерам по Локарно о необходимости выполнять принятые на себя обязательства.

Политическая атмосфера неуклонно ухудшалась. После ухода Бриана в отставку из Парижа задул обычный холодный ветер. И когда наконец Штреземану удалось добиться успеха в вымогательстве "beau geste" (красивый жест. Прим. перев.) со стороны западных держав - даже столь незначительного, как вывод войск из первой зоны оккупации, - психологический момент был упущен и уступка не была оценена по достоинству и не смогла укрепить его положения.

Таким образом, последний акт трагедии Штреземана был торжественно открыт его собственным признанием на сессии Reichstag в ноябре 1928 года: "Права Германии нарушаются, поскольку ее требование о выводе войск до сих пор не выполнено". Лидер правой оппозиции граф Вестарп ответил: "Эпизод с так называемой "политикой Локарно" закончен. Франция угрожает безопасности Германии. Она продолжает держать свои войска на границах Рейна и вместе с Великобританией организует гигантские маневры на германской земле". Бесспорное утверждение. Генералы, командовавшие оккупационными войсками, начали маневры, отрабатывая стратегию нападения на Восток.

Непрекращающаяся и бесполезная борьба на два фронта подорвала физические силы министра иностранных дел, страдавшего смертельной почечной болезнью. Он мог бы продлить свою жизнь, бросив министерство и отправившись в Египет. Однако Штреземан предпочел сражаться до последнего. Благодаря высоким идеалам, за которые он боролся, благодаря тому безграничному доверию, с которым он верил, что его жертва не напрасна и рано или поздно будет вознаграждена, благодаря банкротству его политики и личному мужеству, с которым он работал до самой смерти, в памяти он останется как фигура великая и трагическая.

Еще одна политическая репутация была почти загублена, хотя и не столь драматическим образом, как у Штреземана, - это репутация графа Ранцау. Верно, что Штреземан добился сохранения удовлетворительной формулы договора, чтобы успокоить тревогу Москвы. Граф Ранцау мог даже похвастать неким маленьким контр-Локарно. Переговоры о заключении торгового договора с Советами шли к успешному завершению, поскольку русские наконец отказались от своей тактики проволочек по причинам политического характера. 12 октября договор с большой помпой был подписан в Москве на фоне все усиливающейся путаницы в Локарно. По-видимому, в зачахший было организм русско-германской дружбы были сделаны бодрящие вливания, и дела здесь пошли более гладко и спокойно, но, тем не менее, политическая атмосфера в отношениях между Москвой и Берлином изменилась кардинально.

Романтизм духа Рапалло, казалось, испарился. На смену лозунгу об общности судеб двух великих, униженных, побежденных народов со стороны Германии пришла многовекторная, тщательно сбалансированная политика многосторонних отношений. Все это было крайне непривычно и отвратительно для графа Ранцау{1}: Локарно привело к тому, что политика графа в отношении Москвы дала трещину. Он предвидел это, но тем не менее уступил. Его уговорили остаться в Москве, и теперь он сожалел об этом. Он продолжал работать, но хребет его политики был сломан. Друзья графа согласились, что ему с его характером лучше было бы уйти в отставку, однако судьба была к нему благосклонна, и графу не пришлось долго жить в совершенно изменившейся атмосфере. Спустя несколько лет он умер. Его трагедия не столь бросалась в глаза, как трагедия Штреземана, но все равно это была трагедия.

Оправдала ли себя политика Локарно в дальнейшем? Принесла ли она политические дивиденды? В течение нескольких лет размышлял я над этим вопросом, особенно над тем, что касалось русско-германских отношений.

Из убежденного сторонника Локарно я превратился в скептика. Споря с русскими официальными лицами, так же как и с русофильски настроенными американцами, о достоинствах и заслугах политики Штреземана, я обычно напирал на то, что Германия просто не могла оставаться за бортом мировой политики, но была обречена искать modus vivendi в отношениях с западными державами, чтобы вновь занять свое место в качестве центральноевропейской державы. Мне возражали, что для достижения этой цели не было необходимости в Локарно и что решение проблемы репараций на конференции в Лондоне в 1924 году или, скорее, возвращение США на арену европейской политики, имели бы тот же результат, что и Локарно: восстановление позиций Германии в Европе. Будь мы более терпеливыми, мы могли бы избежать политических потерь, понесенных в Локарно и Женеве.

Оглядываясь назад, я склонен согласиться с этим утверждением. Провал Локарно - поскольку в дальней перспективе это оказалось именно провалом повлек за собой самые тяжелые последствия, ибо означал, что западноевропейские государства потерпели неудачу в примирении с Германией и в привлечении ее к искреннему сотрудничеству в реконструкции Европы. Германия испытывала чувство неизбежного разочарования: снова ее одурачили, поскольку она не получила никакой награды за взятые на себя обязательства.

Здесь следует иметь в виду, что германских государственных деятелей времен Веймарского периода нельзя назвать "юнкерами", "фашистами", "реакционерами", "плутами", "обманщиками" или "идиотами". Нет, это были честные, способные, здравомыслящие люди, побуждаемые одним желанием - в сотрудничестве с другими европейскими народами восстановить свою страну, вернуть ей почетное место на европейском континенте. И Локарно представляется наиболее серьезной попыткой добиться этого, предпринятой самым способным из них. Наряду с Версалем, невыполненными Четырнадцатью пунктами президента Вильсона и неудачей идеи разоружения, провал Локарно стал одним из тех корней, из которых и вырос впоследствии национал-социализм.

Балансируя между Рапалло и Локарно

Период подготовки и подписания договора в Локарно стал одной из самых важных эпох в истории Веймарской республики. Постепенно, по прошествии времени стали все более проясняться последствия этого договора. Немедленная же реакция нашей внешней политики на Локарно, коснувшаяся даже Восточного отдела МИДа, состояла в том, что Советский Союз прекратил играть первостепенную роль в моей работе. Как только Германия вступила в Лигу Наций, проблема немецких меньшинств, проживавших на восточной границе, вышла для нас на передний план, поскольку мы, как члены Совета Лиги, имели теперь трибуну, с которой могли выступать в защиту немцев, оставленных на отданных Польше территориях.

Первое, что следовало сделать сразу после Локарно, - это постараться побороть остатки недоверия, которые немецкая эскапада 1914 года на Восток посеяла в умах наших подозрительных восточных соседей. Похваляясь формулой статьи 16, которую Германии удалось отстоять в Локарно, мы приготовились к возобновлению летних переговоров с русскими, чтобы поднять наши отношения с уровня пост-Рапалло на новый уровень - пост-Локарно и пост-Женевы. Наши надежды, что Советский Союз разделяет нашу трактовку формулы Локарно, касающуюся статьи 16, и потому откажется от своих подозрений, сменились глубоким разочарованием. На протяжении всей зимы 1925-26 годов тянулись переговоры, пока наконец не были согласованы пункты договора и последовал обмен нотами о гарантиях против угрозы применения санкций. Несотрудническое отношение графа Ранцау к переговорам с русскими еще более усложнило задачу МИДа.