который брал своё начало в источнике под землёй, а жуткую темноту жилых помещений и ещё более жуткий мрак тоннелей между ними разбавляли грустные зажжённые свечи в настенных захватах.
Тягостную духоту пропитал запах сырости, мокрого камня, костра и обеда из окуней. По пещерам гуляло тихое эхо плача Суаве, который, по представлениям охранявших королевскую чету кирасиров, с каждым днём все больше походил на вой заплутавшего в недрах гор привидения.
Кухня, к которой из прихожей вели вырезанные в камне крутые ступени, была достаточно просторной, чтобы служить общей комнатой. Она вмещала в себя большой обеденный стол по центру; несколько стульев, расставленных по периметру; другой небольшой стол, служивший письменным; скромный камин с вертелом и чаном, дым из которого стремился вырваться наружу через крохотное окошко под потолком, прикрытое снаружи ветками альмиона; довольно вместительный, забитый книгами в жирных переплётах шкаф; три резных кресла с набивкой из гусиного пера и пуха; гобелен, изображающий легендарный пожар в замке Туманная Высота; и небольшой алтарь с ликами богов, за которым ухаживал Осе и который полностью игнорировала Суаве.
Король сидел в кресле и с помощью ножика, который ему дал Бэйн, вырезал из ветки альмиона очередного дракона или лошадь – он сам пока не понимал, что у него получится в итоге. Рыжеющая в свете огня бородка, ранее ухоженная и подстриженная, отросла и загустела, глаза, грустные и усталые, впали, как и щёки, отчего знаменитые на весь Ангенор скулы Роксбургов ещё больше заострились, а одежда, совсем недавно бывшая королю по размеру, висела на нём как мешок. У его ног на подушке из стружек и кусочков коры дремала, раздувая опилки, приблудившаяся невесть откуда пару недель назад горная козочка, которую эллари прозвала Крапивкой. Рядом с рукой Осе на столе возле уже вырезанных корявых фигурок подобий животных лежали приготовленные заранее чистые тряпки и пузырёк с настойкой из сухоцвета, которой Халис обычно после того, как король вдоволь наиграется с ножиком, промывала ему порезы. Впрочем, к своему удивлению, сегодня, осматривая далеко не готовое изделие, мастер отметил, что умудрился ни разу себя не порезать, и потому пришёл к выводу, что настойка ему не понадобится.
У большого стола кирасиры заканчивали разделывать оленью тушу, которую собирались сегодня же приготовить на ужин. Внизу у входа громко таскали по камням кормушки быки и мычали друг другу на своём на бычьем, жалуясь на судьбу, а кони короля и королевы громко стучали копытами и ржали. Громче всех требовал еды Баюн, бык Даннигерда; чуть потише, но таким же требовательным тоном настаивал на кормёжке здесь и сейчас Луч; а Вулкан и Гранит, быки Крайста и Бэйна, подчёркнуто игнорировали бунт молодёжи и смиренно ждали, когда люди освободятся и принесут то, что им полагается.
На табуретке у книжного шкафа на носочках стояла девочка, маленькая и тоненькая, как оленёнок. Её звали Халис, и о ней при дворе ходило не меньше легенд, чем о Роксбургах.
Халис была из рода эллари, и жила она в Гроте, если верить хронистам, ещё со времен Серебряного Глаза, что косвенно подтверждало догадки людей о возможности представителей этих странных горных племён жить столетиями, если их не умертвлять насильно. Впрочем, точного подтверждения тому, что ныне живущая в Гроте эллари была той самой, что поселилась в убежище при том самом короле, не было. Свидетели того, как Серебряный Глаз пустил её на порог, уже давно находились в земле, а сама эллари, которой на вид было не больше шестнадцати, после обращённого к ней вопроса о возрасте предпочитала загадочно улыбнуться, пробормотать на безбожно ломаном ангенорском: «Не понимай», а потом убегала куда-нибудь в огород, оставляя любопытных с носом.
Она проговорилась всего один-единственный раз, когда сказала Крайсту, что помнит, как однажды видела в ночном небе в стороне Паденброга такие яркие взрывы, что ночь превратилась в день, а, как известно в Ангеноре, такое явление наблюдалось только один раз – на свадьбе королевы Сегюр и Скольда Молодого, когда в небо запустили такое количество фейерверков, что видно их было на несколько лиг вокруг. Вторым доказательством того, что Халис легко может быть старше всех обитателей Грота вместе взятых, служили слова самого короля Осе, с которым они виделись во время присяги легата. Он сказал, что видел эллари и за восемнадцать лет её лицо не изменилось ни на день.
Халис была непохожа на своих странных сородичей. В первую очередь тем, что волосы её были чёрными.
– Обряд не проходить, – объясняла она такую аномалию, несвойственную её седоволосым соплеменникам. – Потому не седая. Мать выбросить меня в горы, когда маленькая быть. Потому что только у чистых эллари глаза серебро, а у меня синие. Грязная кровь. Не пустить в Зачарованный лес. Плохо. Смерть. Но меня подобрать доброе племя. Жалость. И вырастить меня сами без обряда.
Однако пронзительный взгляд её раскосых глаз, ярко-синих и прозрачных, как турмалины, нет-нет да иногда и заставлял усомниться в том, что их обладательница действительно не умеет ни читать мысли, ни лечить прикосновением руки, ну, или хотя бы видеть сквозь стены.
Питалась она, пока жила одна-одинёшенька, с огорода, что разбила за Даэнмаром, а там и морковь, и капуста, и свёкла – было полно всякой зелени. А уж как там всё это богатство росло, кирасиры себе только магией и объясняли – всем было давно известно, что на каменистой сухой земле среди гор пустить корни могли разве что неприхотливые альмионы да какой-никакой живучий сорняк, не то, что нормальные овощи и ягодные кусты, которые хозяйка вырастила также на любой вкус. Мяса она не ела, как все эллари. Говорила, что всё живое – дети Берканы, и есть её детям друг друга нельзя, потому как это чистый каннибализм, на что кирасиры только ухмылялись да спорили: мол, а как же тогда волки и лисы, которые жрут животинку поменьше? Птицы, которые клюют жуков да червей? А эллари многозначительно смотрела на вопрошающих турмалиновым потусторонним взглядом, не считая нужным объяснять законы, по которым живёт дикая фауна, и продолжала воротить нос от вертелов с крольчатиной или птицей.
Пока Грот пустовал, она коротала годы скучного ожидания и одиночества за хозяйством: оттирала стены от плесени, готовила, стирала ковры с гобеленами, платья, припасённые в сундуках ещё сестрой Серебряного Глаза, да ухаживала за огородом, а когда дел совсем не оставалось, лепила фигурки из глины, что нашла у ручья, или забиралась на вершину Даэнмара. Там она собирала листья лишайного куста и сухоцветы на просушку, из которых готовила настойку для промывания порезов и ссадин – таковых на её руках и коленках всегда было предостаточно. А если все баночки и скляночки уже были полны лечебной настойкой, просто сидела, уставившись в небо, прислушиваясь к шороху облаков, и ждала, когда совершится то, что ей было когда-то предсказано на камнях, а когда наконец услышала ответ на своё долгое ожидание – гулкий, как топот подбитых железом копыт, улыбнулась, спустилась с горы ко входу в пещеру и склонила голову в смиренном поклоне.
Сейчас эллари, сдувая со лба прядку взмокших волос, старательно тёрла стену от плесени и неодобрительно косилась на довольных, с её точки зрения, глумлением над природой кирасиров. Халис, само собой, и пальцем не собиралась притрагиваться к оленьей туше, предпочтя сгрызть на ужин запечённый кабачок или листик капусты, а вот желудки голодных воинов, привыкших резать живую плоть, уже ныли в предвкушении того, как их зубы вопьются в хрустящую, шипящую жиром корочку. Все молчали, только далёкий плач Суаве и эхо её сбивчивой жаркой молитвы напоминали о том, что в Гроте есть кто-то ещё.
– Ай! – Осе случайно порезал остриём ножика подушечку большого пальца. – Нет, Эгиль всё-таки сделал меня криворуким! Нет-нет, – он жестом показал Халис, что справится с ранкой сам, и обернул палец тряпкой. – Пора бы мне уже взяться за ум и привыкнуть к постоянным порезам, – он промокнул каплю крови и оценил потери. – Знаете, – он обратился ко всем находящимся в комнате, – когда во время