Читать интересную книгу Краткий китайско-английский словарь любовников - Сяолу Го

Поезд идет быстро. За окном тихие зеленые поля и белые овцы. Голос говорит, что через пять минут мы въедем в туннель под Ла-Маншем. Как восхитительно, я вне меня от нетерпения. Через пять минут мы оказываемся в абсолютной глубокой темноте. Я думала, что туннель сделан из стекла, чтобы он был прозрачный и можно видеть синюю морскую воду. Но здесь нет никакой разницы с лондонской подземкой. В длинной темноте я думаю, не преграждает ли туннель путь рыбам и не сбивает ли их с толку. Пребывая в разочарованности, выезжаю из темного туннеля и прибываю на французскую сторону.

*

Музей Д'Орсе, Париж. Здесь выставили множество работ импрессионистов. И-м-п-р-е-с-с-и-о-н-и-с-т, и-м-п-р-е-с-с-и-о-н-и-з-м. Какие длинные слова! Даже длиннее, чем к-о-м-м-у-н-и-з-м. Несколько картин Моне. Я смотрю на неотчетливые водяные лилии, неотчетливые ворота и неотчетливый восход. Цвет и сюжет этих картин — как будто кто-то смотрит сквозь грязное окно. Особенно та, где впечатление от восхода, восхода на море. Все расплывчато — волны, море, солнце, облака, все. Даже сам цвет расплывчат.

Ночь в дешевой гостинице. Сорок пять евро, включая завтрак. Комната такая мелкая, как будто для одного из Белоснежкиных гномов. Но балкон в французском стиле всегда лучше, чем английский. Я сижу на старом стуле с высокой спинкой и раздумываю, сколько мертвых людей сидело на этом стуле или проводило время в этой гостинице, занимаясь странными или скучными делами. Включив настольную лампу, начинаю писать тебе письмо. Но мои глаза сегодня ничего не видят отчетливо, особенно я не могу ясно читать свой почерк. Белая бумага слишком ярка для глаз, чернила слишком бледны, чтобы разобрать. Все слова в словаре расплываются. Врач в Лондоне сказал мне, что моя близорукость растет, зрение ухудшается, а лазерную операцию делать нельзя, потому что моя роговица слишком тонка. Мое будущее — мир темноты?

Выглядываю в окно. Вижу черные тучи на темном небе и тусклый свет в окнах чьего-то дома недалеко от гостиницы, и тень деревьев от уличного фонаря. Но это все, никаких подробностей улицы.

Я вспоминаю, как однажды ты рассказал мне про одного американского глазного доктора, который изобрел Метод Бейтса. Он учил своих близоруких пациентов, как правильно использовать глаза. Он говорил: концентрируйте свой взгляд. Когда вы смотрите на предмет, только малая его часть должна быть видна лучше всего. Это потому, что только центр сетчатой оболочки глаза приспособлен для наилучшего видения деталей. Значит ли это, что я не умею или не могу использовать центр сетчатой оболочки, чтобы видеть все как следует? Значит, я, как Моне, Ван Гог и остальные импрессионисты, вижу мир расплывчато?

Я хочу видеть только тебя центром своей сетчатой оболочки, а все остальное — расплывчато. Что я делаю на этом суматошном Континенте, когда все, что я хочу — видеть только тебя?

амстердам

В Амстердаме я остановилась только на один день. Еду в Берлин. Не знаю, почему мне не хочется здесь задерживаться. Я ничего не знаю о Голландии, и даже не знала, что Голландия и Нидерланды — одно и то же. Зачем стране разные имена? Раньше я думала, что это разные страны, разбросанные по Европе.

О Голландии я знаю только две вещи: во-первых, голландский коммунист Йорис Ивенс снял фильм «400 миллионов», о китайцах, сопротивляющихся японскому вторжению; во-вторых, говорят, что все тюльпаны попадают в Китай из Голландии. Что касается Ивенса, я видела камеру, которой был снят фильм, в музее Революции в Пекине. Эту камеру он передал коммунистической армии в конце 30-х. Может быть, поэтому как раз тогда китайские коммунисты и начали снимать фильмы.

*

Амстердам, Центральный вокзал. Большое место. Место, чтобы временно остановиться и уехать дальше.

Так много людей, но никто не остается больше часа.

От платформы 15 до платформы 1 не могу найти место сесть. Ни одного стула и ни скамейки на этом Центральном вокзале. Пассажиры держат свою пиццу в руках и едят стоя. Пассажиры стоя пьют кофе из бумажных стаканчиков. Мужчина с огромными чемоданами говорит по мобильному телефону на странном языке. Это язык, в котором нет ни одного сходства с другими языками, которые я слышала за свою жизнь. Он все говорит по телефону, и лицо у него печальное. Он говорит и говорит, и кажется, что телефонные волны высасывают его, и он сейчас растворится в зоне для телефонных разговоров. В этой зоне тоже некуда сесть.

Поезд в Берлин совершит отправление в 8.15. Ждать пять часов. Я решаю пойти погулять.

Снаружи вокзала очень много воды. Домики как игрушечные. Перед одним из них я встречаю мужчину, который пьет кофе на крыльце. Я останавливаюсь посмотреть на дом, потому что заметила знакомые листья с особенным ароматом. Пышная глициния оплетает большое дерево. Я всегда любила это растение. Оно такое китайское. Оно росло повсюду за нашим домом в моем родном городе. И в твоем саду оно тоже растет. Я ставлю свой тяжелый рюкзак на землю и пытаюсь отдохнуть.

Человек на крыльце смотрит на меня и спрашивает по-английски:

— Не хотите ли выпить чашечку кофе, прежде чем идти дальше?

— О. А это не составит вам труда?

Он улыбается.

— Ни малейшего. Кофейник только что вскипел. Остается только сходить и принести вам чашечку.

Он уходит в дом. Внутри довольно темно.

Мы сидим на ступеньках и пьем очень горький кофе без молока. Я не решаюсь попросить о молоке, потому что вдруг голландские мужчины не пользуются им.

— Меня зовут Петер. А тебя?

— Чжуан Сяоцяо… Зови меня просто Ч., если хочешь.

— Ч.? — смеется он. — Странное имя.

В Англии мне говорили, что если кто-то называет что-то «странным», это значит, что это что-то ему не нравится. Поэтому я не отвечаю.

Тогда он спрашивает:

— Ты японка? Или филиппинка? Или, может быть, вьетнамка? Или таиландка?

Я немного раздражена:

— А почему бы мне не быть китаянкой?

— О, в самом деле? — говорит он и смотрит на меня многозначительно.

Его улыбка напоминает мне о тебе. Немного другая. Он одет в черную кожаную куртку.

— Ты любишь растения? — спрашивает он, потому что я все еще гляжу на глицинию.

— Да, я люблю эту лиану, глицинию. Она вообще-то из Китая.

— Правда? Не знал.

Он тоже начинает смотреть на растения.

— Отец говорил мне, что глицинии очень долго живут, — говорю я. — Некоторые доживают до пятидесяти лет. Они оплетают деревья и могут убить их.

— Ты так много знаешь о растениях. — Он смотрит на меня: — А почему же ты колесишь по миру?

— Не знаю.

— Китай далеко отсюда. А ты путешествуешь одна?

Я киваю. Не знаю, что сказать.

Люди на улице спешат, несут в руках сумки, должно быть, торопятся поужинать с семьей. Люди везде живут одинаково.

— А сейчас ты идешь на вокзал?

— Да.

— Куда едешь?

— В Берлин.

— В Берлин? Хороший город. Бывала там раньше?

— Нет.

— Там клёво.

Но я не хочу знать про Берлин, я думаю только о моем доме. Поэтому я спрашиваю:

— Ты живешь в этом здании? Это твой дом?

— Ну, не совсем мой… Я его снимаю.

— Можно спросить, что ты здесь делаешь?

— Я-то? Только что вернулся из-за границы. С Кубы. Я жил там десять лет.

Куба? Почему Куба? Жить там десять лет голландцем? Он тоже коммунист, как Йорис Ивенс?

Я начинаю смотреть на него, а не на людей по улице.

Его глаза встречаются с моими.

Я поднимаю глаза на его дом. Это красивый старый дом.

— Не хочешь обменять билет? Тогда ты могла бы остаться со мной, пока не захочешь уехать, — он смотрит на меня откровенно. Он говорит очень всерьез, думаю я. Я качаю головой. Ставлю пустую кофейную чашку на каменную ступеньку, смотрю на рюкзак, встаю и готова уйти. Но внезапно у меня начинают идти слезы, а я не замечаю.

Человек удивлен. Он не знает, что сказать. Он дает мне свою руку. Я крепко хватаю его руку и держу. Я не знаю его, я не знаю его, говорю я себе.

Сейчас большие часы на платформе показывают 20.08. Осталось семь минут. Небо на улице розовое. Я жду и чувствую себя одиноко. Теперь у меня уже нет времени вернуться в центр города.

Большой вокзал — подавляющее место. Он больше любого вокзала в Лондоне. Ватерлоо и Кинг-Кросс слишком обычные по сравнению с ним. Я путешествую одна, поэтому мне грустно, когда я вижу пары, которые держат друг друга за руки и терпеливо ждут.

Пылинка, несомая ветром, — вот, должно быть, как выглядит в глазах бога человек, бродящий по земле.

Мне сложно без тебя. Я становлюсь человеком с ограниченными языковыми возможностями. У меня слишком много проблем, чтобы понимать этот мир вокруг. Мне нужен ты.

Держу в руках билет на Берлин, но не хочу туда ехать. Мне не с кем встретиться в Берлине, я ничего не знаю о Германии. Я хочу вернуться в Лондон, к моему любимому.