быть иначе». Когда поздним вечером она должна была отнести молоко в некоторые дома, то подумала, что сейчас могла бы взять серную кислоту с собой. Она получила ее в другой аптеке и при возвращении домой поставила колбочку в угол на скамейке в кухне. Она поужинала со своими людьми и после этого еще пряла. Пока Бр. читал вечернюю молитву, она думала, что должна это оставить.
После того, как с 21.30 до 24 часов она спала, с этого времени и до утра она бодрствовала и плакала от сильнейшей тоски по дому. Когда она встала в пятницу, то ей пришла мысль: «Ты это все же сделаешь, тогда тебе можно будет домой». Спустившись в 5.30 из своей каморки в жилую комнату, она нашла детей еще в постели. Обоих родителей не было дома. Младший ребенок еще спал. Старший опять заснул, пока она одевалась. Она пошла забрать колбочку из кухни. В этот момент маленький ребенок начал плакать. Она возвращается с колбочкой, подходит прямо к колыбели и вливает ребенку глоток серной кислоты в рот.
Сразу после того, как она влила ребенку серную кислоту, и хотела вытереть вытекшее со рта и подбородка громко кричащего ребенка, и его было не вытереть, ее охватили раскаяние и плач. Когда она увидела распространяющееся разрушительное действие серной кислоты на губах, подбородке, шее ребенка, на платке и подушке, она уже ничем не могла помочь себе от горя. Проснулось живое сострадание к ребенку и его матери, до сих пор абсолютно отсутствовавшее в ней. Она стала звать жильцов дома, соседей, чтобы они помогли, если это было возможно. Одновременно в ней просыпался также страх, что подозрение падет на нее. На вопрос, давала ли она что-нибудь ребенку, она отвечала отрицательно с кажущимся спокойствием, но уверяла при этом, что была с ребенком совершенно одна. При заявлении хирурга, что ребенок умрет, и что нужно известить судебного врача, она испугалась, стенала и плакала, однако снова взяла себя в руки. Врачу она показалась, как обычно, мрачной, погруженной в себя.
К своей землячке Ш. она пришла между 7 и 8 часами в настоящем страхе, так что почти не могла вымолвить ни слова. Впрочем, она еще выполнила работу, например, в хлеву, у колодца, пока не прибыл судья. О своем продолжавшемся в то утро и также на утро следующего дня наивном отрицании знания всего хода смерти ребенка, о попытке затем во второй половине следующего дня и, хотя и с большим трудом, еще и на третий день наполовину правдивого, наполовину выдуманного изображения хода событий, а именно, что она из чистого незнания, только чтобы успокоить его плач, дала ему в рот немного купленной для сапожной ваксы серной кислоты, она сказала позднее: она надеялась помочь себе такими показаниями. Она, якобы, поначалу так настойчиво отрицала свой поступок, поскольку так сильно стыдилась, и из-за греха.
Когда позднее М. была отправлена в Штуттгарт, чтобы пройти обследование делегации Королевской медицинской коллегии, она сообщила ее членам: с момента умерщвления ребенка тоска по родине оставила ее, потому что она постоянно думала о том, что сделала. Она уверяла, что у нее больше нет того чувства тоски по дому. При этом было чрезвычайно поразительно, что при назывании ее родного места или ее родного дома, или ее матери во время беседы из ее глаз лился поток слез. Чувство тоски по дому казалось находящимся частично в конфликте, частично в связи с меланхоличным страхом перед родиной из-за случившегося.
Заключение. Психическое состояние М. было при совершении преступления находящимся на крайней грани перехода к помешательству; состояние, которое в своем действии, при наличии болезненного чувства и стремления спасти себя, крайне ограниченной способности правильно представить и оценить взятое для этого средство, можно расценить как почти идентичное настоящему помешательству.
Приговор суда: «С учетом очень уменьшенной вменяемости 4 года работ в исправительном доме».
Особенно примечательным представляется, что наличие тоски по дому в этом случае вне всяких сомнений, что осуществление преступного деяния изображается подобным навязчивому действию на почве тоски по родине (в 1840 г., когда еще не знали навязчивых действий), и что после преступления тоска по дому сразу совсем исчезает, оттесненная раскаянием и другими движениями души. Существенен иной следующий опубликованный Рихтером случай.
Случай доктора Рихтера
Рихтер, 1884. О юных поджигателях.
Юлиане Вильгельмине Кребс было 14 лет. Из 7 братьев и сестер одна сестра была хромой, один брат глухонемой и полностью парализованный. Перед ее рождением мать пережила сильный ужас при нападении собаки, так что должна была слечь. С ранних пор девочка была маленькой и слабой, золотушной конституции. Вытянутое, бледное лицо, вспученный низ живота, обложенный язык. До 8 лет Enuresis nosturna. С детства болезненная: частые головные боли, особенно после физических усилий. Она часто страдала увеличением шейных желез, резью и шумом в ушах, ушными выделениями. В школе частенько замечали в ней нервную раздражительность и прилив крови к голове. Головные боли часто препятствовали посещению школы. Ее физическое развитие во время совершения преступления находилось еще на детской ступени: отсутствие срамных и подмышечных волос, неразвитые грудные железы, отсутствие менструации.
Ее родители — хорошие, прилежные люди, которые были озабочены ее воспитанием. Из-за бедности ей недоставало лечения врача. Последние два лета перед поступлением на службу она пасла коров.
Она, любимица родителей, братьев и сестер, описывается как миролюбивая, кроткая и послушная, помогающая родителям, незлобивая. Школьные учителя и священники единогласно хвалят ее. Ее умственные способности нормальные. У нее есть необходимые школьные знания, но ее разум не особенно развит. В умственном отношении она большой ребенок.
За 4 дня до преступления она поступила на службу в качестве няни, в часе ходьбы от ее родной деревни, в унылом настроении, но все-таки с охотой. Она впервые покинула родительский дом, вскоре почувствовала себя у чужих людей иначе: с ней обращаются менее дружелюбно и более сурово, чем дома, ее подгоняют «делать живо». Со своей склонностью выговариваться и болтать она не находит отклика у хозяйки, ее резко останавливают. К тому же чужие люди вскоре после поступления на службу наговорили ей, что она пошла на плохое место. Наконец, она совсем не привыкла быть одной: раньше она целыми днями была с большим числом братьев и сестер и ночью спала вместе с одной из сестер в одной кровати. Вследствие всех этих вещей она была напугана, ей стало страшно, и она тосковала по дому. Она боялась, что заметят это состояние боязливости и тоски по дому. Но