Федор Шаляпин смотрел на Михаила Михайловича, который сидел за своим гримировальным столиком. «Нет, это не Марсель, — подумал Шаляпин, глядя на Корякина, — а все тот же добрейший Михаил Михайлович, тот же нос картошкой, простодушные глаза, те же зачесанные назад волосы… Ничего не изменилось в его облике, даже борода лопатой так и осталась… А ведь играет он человека совсем другого типа, француза шестнадцатого века. Так что же значит играть на оперной сцене? Ведь Михаил Михайлович — один из лучших солистов Мариинского театра…»
Шаляпин часто задавал себе этот вопрос и никак не мог найти ответа. Он много думал над исполнительским мастерством солистов Мариинского театра, сравнивал между собой прославленных артистов и приходил к выводу, что и те, кто ничего не выражают своим голосом, и те, кто пользуются славой как актеры, психологически наполняющие свою роль, имеют одинаковый успех у публики. Безголосые не могут пользоваться успехом в опере, но они пользуются, если играют. Но и время костюмированного концерта в опере тоже проходило, одними голосовыми данными уже ничего не добьешься… Так что же делать?..
Спектакль вскоре должен был начать свое стремительное действие, и Шаляпин, понимая состояние Михаила Михайловича, покинул уборную и занял свое место в ложе. Господи, как он хотел бы выйти на эту сцену…
Занавес медленно стал подниматься, и зрители вскоре оказались вовлеченными в трагические события религиозных противоречий. Вот Фигнер — Рауль, изящный, легкий в движениях, встречается с графом Невером — Яковлевым, высоким, красивым, благородным, и его друзьями. Рауль искренне и доверчиво признается новым друзьям, что он взволнован встречей с прекрасной незнакомкой: «Все в ней восторг, все вдохновенье: и мрамор плеч, и шелк кудрей». И столько нежной искренности, подлинной зарождающейся страсти прозвучало в голосе Фигнера, что Шаляпин каждому слову и каждому жесту верил, сам проникаясь неподдельностью происходящего. Каждое слово доходило до сердца. Настолько была отработана дикция артиста, настолько была выразительна фразировка, что трепет первого чувства, с которым появился на сцене Рауль, передался Шаляпину и всем присутствующим, следившим за происходящим завороженно. Непосредственность, чистота первого чувства сменяется тревогой, сомнениями, подозрениями, которые начинают раздирать душу молодого героя. И на глазах зрителей Рауль превращается в сильного в своей непреклонности человека, твердо знающего, что ему делать. Верность и стремление к подвигу руководят его поступками. Шаляпин поражался способности создавать героический образ в развитии, умению заставлять зрителей сопереживать происходящей борьбе во всех драматических ситуациях и столкновениях… А вот Яковлев — граф Невер — отказывается от участия в избиении безоружных гугенотов в Варфоломеевскую ночь. И как они, Фигнер и Яковлев, великолепно передают характеры благородных рыцарей, сколько чувства в каждом движении и жесте, в интонации и даже повороте головы… И костюмы сидят на них, будто они каждый день их носят… Как свободно и легко они передвигаются по сцене, а манера кланяться, снимать шляпу создает колорит того времени… И как хорош был Яковлев, бросающий сломанную им самим шпагу к ногам фанатика Сен-Бри — Стравинского… Буря восторгов, гром аплодисментов, какая-то неповторимая атмосфера наэлектризованности сопровождали весь спектакль. Бывало так, что Направник не мог вести оркестр дальше: разбушевавшаяся публика заглушала музыку… Такого Шаляпин еще не испытывал в своей жизни, бывали вызовы, однажды даже пришлось повторить в «Фаусте» «Заклинание цветов», к его искреннему удивлению, но такое… Мравина, Яковлев, Медея и Николай Фигнер, Корякин, Стравинский — все они были певцами-актерами, тонко владевшими в своем исполнении средствами музыкального и драматического выражения душевных переживаний, поражали своей страстностью, высокой одухотворенностью, могучим темпераментом, способным заражать, увлекать, вести за собой… Нет, одним пением сейчас не обойдешься…
Последние аккорды оркестра потонули в бушующем потоке аплодисментов. Не было равнодушных, ураган возгласов, крики, истерические взвизгивания, даже первые ряды, блестевшие лысинами действительных тайных и статских советников, генеральскими аксельбантами, сменили свою обычную холодность и чопорность на искренние восторги.
Возвращаясь к себе в опостылевшую грязную комнатенку в двухэтажном домике на Охте, Федор Шаляпин снова и снова в своих мыслях обращался к предстоящим испытаниям в Мариинском театре. Непростое дело покорить Направника и дирекцию прославленного театра, который в одном спектакле может собрать таких солистов!
Это омрачало его раздумья, но тут же он начинал перебирать в памяти всех слышанных им басов театра и веселел: нет, Стравинский, Корякин, Чернов, Шаронов, Фрей, Серебряков, Майборода, Поляков, Климов не могут конкурировать с ним, одни по причине возраста, другие ничуть, по его мнению, не выделялись своими голосовыми и актерскими данными, с ними можно и потягаться силами, так что… Вот если бы Корякина и Стравинского слить в одно целое, получился бы великий актер-певец… У одного голос, но все его герои на одно лицо, другой разнообразен в игре, гриме, одежде, а голосовые данные невелики. Так вот бывает в жизни.
Михаил Михайлович рассказывал Шаляпину о Федоре Игнатьевиче Стравинском, который так же, как и Николай Фигнер, Иван Алчевский, Леонид Яковлев, сам Корякин и многие другие его современники, вовсе и не думал об оперном театре. Он закончил юридический факультет Киевского университета и мечтал о карьере адвоката. Но под нажимом друзей и покровителей Федор Стравинский поступил в консерваторию и стал учеником знаменитого Эверарди. И вот, начиная с апреля 1876 года, Федор Стравинский успешно выступает в Мариинском театре. Правда, ему больше пятидесяти лет, долго ли ему еще осталось петь. Но каков Сен-Бри, как великолепно он играет твердого, мрачного фанатичного католика, который ни перед чем не отступит для достижения своей кровавой цели в ужасную Варфоломеевскую ночь…
И перед Шаляпиным возникла вся эта сцена… Стравинский всегда был хорош, и в роли Мефистофеля, и Фарлафа, и Ивана Сусанина, но здесь он был просто великолепен. Высокий, прямой, в черном костюме, в высоких сапогах со шпорами, с длинной шпагой. Беспощадно суровые глаза, резкое, волевое лицо, бородка клином и коротко остриженные волосы, скупые, продуманные жесты, манера кланяться, ходить, смотреть — все выдавало в нем характер властный, привыкший повелевать… С какой силой он произнес фразу: «У Карла есть враги…» — всего четыре слова, а все бинокли устремились туда, на левую сторону сцены, где он сидел на небольшом диване. А рядом с ним его зять Невер с Валентиной, посредине сцены, полукругом, расположились его преданные друзья, готовые идти за ним хоть в огонь и в воду… Он-то был уверен, что и граф Невер пойдет с ним убивать безоружных гугенотов. Он так был уверен в себе… Отметает все сомнения, когда один из его приближенных спрашивает: «Но кто убивать их повелел?» Наивный вопрос младенца. «Бог», — беспощадно отвечает Сен-Бри. «А кто же их убьет?» — последовал новый вопрос. И столь же сурово и бескомпромиссно ответил Сен-Бри: «Мы»…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});