В эти зимние дни Эдуард Францевич Направник получил письмо Людмилы Ивановны Шестаковой, в котором она сообщала, что хлопоты о переводе в Петербург его старшего сына Александра начал Тертий Иванович Филиппов. Она была у него, разговаривала с ним, и он пообещал похлопотать, написал рекомендательное письмо. Так что вскорости можно ждать решения. Да и то уж очень соскучилась без Александра Варвара Эдуардовна, чуть жива, а все думает только о других, прежде всего о счастье детей…
Направник получил много писем от Людмилы Ивановны, все они хранятся у него особо. Мнением ее он дорожит, заботу ее ценит. Сколько она делает для других, подчас забывая свои интересы, удивительной доброты человек… Вот и в том письме она хлопочет о справедливом отношении к Мравиной. Почему Медея Фигнер должна получать баснословные гонорары, а Мравина гораздо меньше? С этой несправедливостью не хотят мириться ни Глазунов, ни Шестакова, ни многие русские ценители оперного искусства. А что может сделать он, Направник? Да, Мравина красива, музыкальна: да, она русская певица, а значит, хорошо знает нравы и привычки русского народа. Но ведь дирекция распоряжается прибавками жалованья… Другое дело — просьба Тертия Ивановича Филиппова послушать Шаляпина. Скоро проба голосов. Отчего ж не послушать и этого Шаляпина?
Глава девятая
Когда умолкнет шумный день
Федор Шаляпин после утренней репетиции в холодном неуютном Панаевском театре, возбужденный и уставший, весело распрощался с товарищами и вышел на Адмиралтейскую набережную: он сегодня мог спокойно располагать собою, вечером он не занят в театре.
Дул сильный ветер с дождем и снегом. Подняв воротник, Шаляпин посмотрел на противоположную сторону. Редкие снежинки падали на мостовую, на хмуро нахохлившихся лихачей, ждущих у Сената знатных пассажиров. Застывшие в неподвижной готовности лихачи с завистью посматривали на кучеров в богатых ливреях, спокойно расхаживавших у карет в ожидании своих хозяев, решавших сейчас судьбы государства Российского. «Вот сенаторы, всякие там члены Государственного совета, министры, князья и горюшка не знают. Поболтают языком, посудачат о том о сем, выйдут, на них накинут теплые шубы, ливрейный кучер откроет перед ними дверцы кареты, и они, без всякой заботы, помчатся обедать… А там тоже все готово… Их сиятельства только руки помоют и воссядут за свой привычный до мелочей стол… — Шаляпин, поеживаясь под порывами холодного ветра, быстро шагал в сторону Исаакиевского собора, где ходила конка. — Да хоть бы взять лакеев, кучеров ихних… И то живут лучше таких, как я, артистов… Даже на извозчика денег нет…»
Федор вошел внутрь конки, заплатил кондуктору и снова, пользуясь минутной передышкой, предался своим размышлениям. «А как хорошо в карете… Едешь и смотришь свысока на людей и на весь мир… И как хорошо внутри кареты пахнет кожей и какой-то особенной материей…»
Он вспомнил, как совсем недавно за ним заехал в карете какой-то богатый студент Василий и повез его на очередной благотворительный вечер. Сколько раз ему приходилось выступать на подобных вечерах, но с таким комфортом он, пожалуй, впервые прибыл туда… Да вот и студенты могут позволить себе такое…
Шаляпин вышел у Казанского собора и по Екатерининскому каналу вскоре вышел к зданию Мариинского театра. Вот уж несколько месяцев тянет его сюда, как магнитом огромной силы. Чуть выдается свободная минута, как все мысли его устремляются в этот центр театрального Петербурга… И сколько мучительных помыслов было связано с неосуществленным пока желанием выступать именно здесь, в Мариинском оперном театре… Завоевать такую же славу, как супруги Николай и Медея Фигнер… Вот кто купается в славе. Да и не только в славе, но и в золоте… Подумать только, получают за спектакль пятьсот рублей при условии восьмидесяти спектаклей в год. Сорок тысяч в год!..
Шаляпин подошел к афише и горько вздохнул: «Вот опять они выступают и сегодня. Сколько уж раз я слушал их и ничего не обнаружил в исполнении Николая Фигнера. Конечно, она настоящая певица, а он не выделяется ни особой силой, ни красотой голоса, так себе голос, в котором больше горлового звука, искусственного, чем природного звучания… Но ведь что-то в нем есть… Смотришь на него и вместе с ним в «Кармен», «Аиде», «Гугенотах» переживаешь все несчастья живого человека, будто ты не в Мариинском, а в Александринском… Ну, не совсем, пожалуй, так, но все-таки есть что-то общее между этими театрами, когда участвует в спектакле Николай Фигнер… Скорее всего, дело в его игре на сцене, а не в голосе… Как он умеет ловко и свободно держаться на сцене, в любом эпизоде, и лирическом и драматическом… Вот он артист, умеет владеть чувствами зрителя, подчинять его себе, заражать и вести за собой…»
Шаляпина не остановили — он уже не раз проходил через служебный ход. Прошел в буфет, где перед началом спектаклей тоже можно было перекусить что-нибудь попроще, подешевле… А потом пошел бродить по театру. Зал еще был молчалив и мрачен, а служащие уже собирались, хлопотали за сценой, косо поглядывая на едва знакомого артиста, явно без дела шатающегося по театру. И чтобы не обращать на себя внимание, Федор занял одно из мест, предназначенных для артистов, задумался о предстоящем прослушивании молодых. Он заходил к Направнику, тот принял его довольно холодно, но пообещал лично присутствовать при отборе дебютантов. А вдруг он не подойдет?.. Что тогда? А почему он может не подойти? В Панаевском он с успехом выступает, а чем там публика хуже? Та же, петербургская, избалованная гастролерами из лучших европейских театров… А чем может похвастаться Мариинский театр? Женские-то голоса есть превосходные. Одна Мравина чего стоит. Дочь генерала Мравинского, а пошла на сцену, что-то потянуло ее играть и петь. А как она превосходна в образе Маргариты Наваррской в опере Мейербера «Гугеноты»! Еще не успел взмыть кверху занавес во втором акте спектакля, а зрители, лишь стоило им увидеть королеву, стройную, с гордо посаженной головой, с красивыми чертами лица, улыбающуюся, окруженную придворными, разражаются громом аплодисментов, зная заранее, какое наслаждение они испытают, когда любимая артистка начнет петь.
И слушатели никогда не ошибались: действительно, природа щедро наградила Евгению Константиновну Мравину, наделив ее чудесным лирико-колоратурным сопрано, обширным по диапазону, ровным во всех регистрах и прекрасным по тембру, и женской красотой. Понятны были восторги зрителей, когда она заканчивала арию, полную неожиданных фиоритур на верхних нотах, не утративших своей кристальной прозрачности и чистоты. Антонида в «Иване Сусанине», Людмила в «Руслане и Людмиле», Джульетта в «Ромео и Джульетте», Розина в «Севильском цирюльнике», Эльза в «Лоэнгрине», Снегурочка, Оксана в «Ночи перед Рождеством», Виолетта в «Травиате» — сколько раз Федор Шаляпин вместе со всеми зрителями шумно аплодировал созданным Мравиной образам обаятельных женщин, постоянно поражаясь серебристой чистоте звучания ее голоса, легкости самых трудных пассажей, тщательной отделке каждой фразы и, главное, музыкальности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});