Читать интересную книгу Великие жены великих людей - Лариса Максимова

Лора Гуэрра

«Тонино был сказочник»

Однажды она поняла про себя одну вещь: чтобы полюбить мужчину, она должна им восхищаться, видеть в нем учителя, защиту. Ей повезло найти такого мужчину — Тонино Гуэрра. А в нем и собственный смысл — обожать и боготворить своего маэстро. Быть рядом. Помогать. Разговаривать. Вместе слушать шум дождя.

Семь лет назад мы делали с Лорой Гуэрра интервью. Речь шла о начале их с Тонино романа, первых встречах, зарождавшейся близости. Одну фразу: «Это было самое лучшее и самое нежное время в моей жизни», — Лора попросила исправить. «Самое лучшее и самое нежное время в нашей жизни с Тонино — сейчас». Тонино было тогда восемьдесят семь лет. В девяносто два его не стало. Вместе они прожили почти сорок лет.

* * *

— Ты помнишь мое исправление в том интервью? — спрашивает Лора.

— Еще бы! Оно меня поразило.

— Так вот. Я тогда ошиблась. Самые сильные, самые интенсивные связи, которые когда-либо были между мной и Тонино, — сейчас. Именно теперь, когда его нет со мной рядом, нет в этом мире. У нас такая сильная связь, что она совершенно неразрывна. И теперь она неразрывна уже навсегда — и не уйдет, даже когда меня не станет, — потому что мы говорим сейчас на его новом языке. Не буду подводить научную основу, но ничто не исчезает — одно превращается в другое. Помнишь, у Шекспира: «Куда уходит белизна снега, когда снег тает?» — «В красоту».

Он болел. И у него все болело. Я кричала, причитала, склоняясь над ним: «Тониночка, Тониночка, я тебя люблю и любила всю жизнь». На что он мне ответил — шепотом, потому что уже не мог громко говорить: «А я и теперь тебя люблю» — «Ti amo ancheadess». Что может быть лучшим подарком для женщины, которая любит своего мужа? Я говорила ему, лежавшему под капельницей: «Тониночка, я буду любить тебя до самой смерти». Он на меня лукаво посмотрел и сказал: «Е dopo» — «И потом». Вот это «потом» началось сейчас. Вот уже два года я проживаю это «потом» — «Е dopo».

Inizio — Начало

1975 год. На московский кинофестиваль приехала делегация из Италии: Антониони со своим сценаристом Тонино Гуэрра и еще несколько его друзей. Мои друзья решили пригласить их в традиционный красивый русский дом: итальянцы, мол, ужасно устали от жизни в гостинице, от плохих ресторанов. Самый красивый дом в ту пору был у Коноваловых — Александр Николаевич в 36 лет уже был академиком, и в доме его родителей жило множество книг, картин, стоял рояль. Я не хотела идти, но потом подумала — ну когда я еще увижу Антониони? — и пошла. Мы долго думали, надо ли аплодировать итальянской делегации, но когда они вошли в квартиру и увидели накрытый, красочный от зелени и овощей стол, то зааплодировали сами. Антониони был простуженный и злой, все время сморкался. Его сопровождала Энрика, тогда еще не жена, а просто подруга, ей было всего 19 лет. Тонино, видя плохое настроение своего друга, все время вставал и рассказывал анекдоты. Переводчик переводил. Я обратила внимание на Тонино: он был очень живой, с оливковой кожей, худой и черный как смоль. Ему было 55 лет, он не был разведен, но не жил со своей семьей — по-итальянски это состояние называется сепарасьоне: семья сама по себе, он сам по себе. Тонино тогда был на самом пике своей известности. Он меня спросил: «Были ли вы в Италии?» В те времена я не только в Италии, я вообще нигде не была! Но я гордо ответила: «Представляете, вот именно в Италии-то я и не была!» На этом все и закончилось, они уехали, и, как мне Тонино потом рассказывал, он не очень хорошо меня запомнил, но у него осталось от меня общее ощущение нежности и деликатности. Он мне иногда звонил, но я ничего не понимала из его итальянского, да и сама могла сказать только «чао». Потом вдруг неожиданно пришло приглашение для меня приехать к нему в Италию. В качестве невесты — такую формулировку ему посоветовал переводчик, чтобы меня выпустили из страны. Я это приглашение засунула подальше в ящик, чтобы никто не увидел и меня не выгнали с работы. А Тонино я ответила вежливым отказом, письмо передала со своим другом Полонским, который ехал в Италию. Как он мне потом рассказал, Тонино принял его на своей террасе и, поскольку, видимо, забыл как я выгляжу, спросил: «А у нее жопа есть?» О чем мне мой приятель радостно сообщил по возвращении.

Андрей Тарковский в гостях у Микеланджело Антониони. Сардиния. 1980 г.

* * *

Я живу, работаю дальше и вдруг известие — приезжает Тонино. Его пригласил Сергей Бондарчук писать сценарий фильма о Москве. Мы встретились с Тонино у гостиницы «Советская»… и началась прекрасная зима. Может быть, лучшая в моей жизни! Был мороз 30 градусов. Тонино весь закутанный, лицо обмотано шарфом, все время что-то кричит по-итальянски, ругается. Меня знакомые спрашивают: «Что с ним?» А я говорю: «Он не ругается, он поет арии, чтобы согреться, так поступают все итальянцы». Тонино очень любил цирк, и мы часто ходили на представления. Когда я ловила такси, то закрывала его в телефонной будке, чтобы он мог немножно согреться, — такие кабинки раньше стояли на улицах. Я его познакомила со всеми своими друзьями, Белла Ахмадулина тогда первая перевела его стихи на русский язык. Мы пили чай и вино в мастерских художников и в студиях: Тонино почти всегда не понимал, что мы говорим, и тогда он садился в сторонке и рисовал свои необыкновенные картинки. А еще он собирал материал для фильма Бондарчука — ему понравилась комната матери и ребенка на Казанском вокзале, подпольная бильярдная в парке Культуры, он познакомился с какими-то рабочими старых дач на Рублевке, странными бородатыми людьми на улицах, художниками и фотографами… И он написал сценарий для Бондарчука под названием «Мы не уезжаем». Состоялось обсуждение на «Мосфильме». И тут выяснилось, что от него ждали совсем другого — фабрик, детских садов, успехов в строительстве и так далее. Сценарий не приняли, но это было не важно — Тонино уже начал любить Россию. Мне было безумно интересно с ним ездить, возить его в Архангельское, слушать его, показывать все то, что я любила, необыкновенные мысли… А ему… Ему была нужна, как мне кажется, метафора его пребывания в России, в Москве. И он придумал меня, свою любовь, наш роман. Наш роман втроем — потому что с нами все время был переводчик. Наш роман начался с того, что мы с Тонино поехали на Птичий рынок, и он купил пустую птичью клетку. Это был его первый подарок мне. Он складывал в эту клетку листы бумаги, где писал всякие итальянские фразы — он писал, например, «сегодня мне хочется говорить тебе круглые слова», или «когда я смотрю на тебя мельком, я смотрю на тебя по-настоящему», или «если у тебя есть гора снега, держи ее в тени». Он попросил, чтобы я по этим словам начала учить итальянский. Я и стала учить, а поскольку я филолог по образованию, то начала говорить очень быстро. А потом Тонино переехал ко мне на Мосфильмовскую, и мы выбросили всю старую мебель, а Тонино с друзьями раскрасили купленные на Преображенском рынке за три рубля старые комоды. Дом стало не узнать. И моя жизнь стала совсем другой. И меня даже совсем не огорчило, что на «Мосфильме» меня понизили в должности и перевели в архив — «за связь с иностранцем». В сущности, по советским понятиям, я была женщиной легкого поведения, и если бы это был не Тонино, а какой-нибудь итальянский продавец туфель, то меня просто бы выгнали с работы. За нами все время следили, когда Тонино, например, разговаривал с Тарковским, тот закрывал телефон подушками, чтобы не подслушивали. Однажды на Старый Новый год мы с Тонино шли к подъезду и увидели, что на улице, как обычно, дежурит «человек в штатском». Тонино подошел к нему и говорит: «Пойдем лучше с нами водки выпьем».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});