боялась: Артур был прав, когда убеждал меня, что план безупречен. Я бросаю последний взгляд на стража, и теперь его форма и головной убор кажутся мне смешными. Кто только придумал перья к нему крепить?
По-прежнему улыбаясь, я прохожу главные ворота, открывающие путь во дворец, иду к черному ходу и по большому светлому коридору направляюсь на кухню.
— Что это такое у вас в корзинке? — останавливает меня знакомый голос. Это голос, от которого бросает в оцепенение каждый раз, стоит только его услышать. — Погодите, голубика? Из каких краев?
Вместе с оцепенением накатывает злость. Элиану ли не знать, из каких краев ягода? Конечно, все он знает, но хочет услышать это от меня.
— Из самого приграничья. Из поместья графа Омелькова, — перебарщиваю с кротостью, но и леший с ним. Точнее, его любимый Светлый лес.
— Из хороших мест ягода, — кивает и зачерпывает ладонью целую горсть.
А я опять холодею. Зачерпни он поглубже — и его улов оказался бы другим. И тогда… Но я запрещаю себе думать о плохом, улыбаюсь и припускаюсь в кухню. Там осматриваюсь и, пока кухарка занята готовкой, ставлю корзинку в ящик, извлекаю флакончик с зельем и прячу его в глубине шкафа среди кухонной утвари. И для пущей надежности накрываю его иллюзией. Теперь каждый на его месте увидит никому не нужную щербатую рюмку.
Видение растворилось в воздухе, и я, словно со стороны, услышала, как дрожат мои руки. Убедившись, что тарелки уцелели, я, чтобы ни о чем не думать, схватила тряпку и с небывалым рвением продолжила уборку.
На очереди была гостиная. Провозиться с ней пришлось долго: окна слишком грязные и куриный помет, будь он неладен… Но прошло два часа, и я перебралась с тазами и мыльнянкой в зал.
Игнат продолжал раскатисто храпеть, а я тем временем отмывала стены, окна, полы. Хорошо, что лампочка под потолком сияла ярко. Но в таком состоянии, как сейчас, я работала бы и в темноте.
Первые лучи рассвета, пробившиеся через пожухлые гардины, показались непривычно розовыми. Стекла я намыла тоже от души, и теперь можно было видеть рассвет во всей его красоте.
Неубранной осталась только комнатушка Игната. Я решила дождаться, когда он проснется, и потом заняться ею. А пока можно снова затопить печь: за ночь дом изрядно охладился. Заодно сварю картошку, сделаю отвар валерианы и ромашки.
На пожарище я обнаружила полусгоревшие брикеты торфа. Теперь печь топиться будет дольше, прогреется лучше и тепло сохранится тоже дольше.
Не прошло и часа, как огонь в печи уже вовсю гудел, а я переливала в бутыль готовый отвар валерианы. Окруженная душистыми парами, я почувствовала, как голову снова заволакивает туман, а за ним проступают богатые покои с позолотой на стенах.
Статный мужчина сидит за столом, и я, теперь уже под другой личиной, несу поднос с напитками и едой. Мне страшно. Очень страшно. Но я верю словам Артура, что он позаботился о моей безопасности. Ставлю поднос на стол перед герцогом, кланяюсь и отхожу к двери.
Свою задачу я выполнила, можно и исчезнуть.
Я встрепенулась. Тогда почему этот столичный франт меня шантажирует? Я, вернее Настя, сделала все, что он требовал. Если у него самого не получилось воспользоваться временным помешательством герцога и заставить его подписать нужные бумаги, это не моя проблема.
Так ему и скажу!
В памяти выплыло перекошенное от злости лицо Артура.
— Твое зелье не сработало! Он не потерял рассудок! Слышишь? — И я почувствовала, что меня встряхнули. Сильно.
Но Насте, эмоции которой все еще звучали во мне, это лицо все равно казалось божественно красивым.
Глава 18
Картошка, сваренная на двоих, досталась только Игнату. После ночи, проведенной за уборкой, меня клонило в сон и мутило особенно сильно. От одной только мысли о еде желудок поднимался к горлу и во рту разливалась желчь.
А еще, несмотря на усталость, я не хотела оставлять неубранной комнату Игната даже на пару часов. Хотелось довести уборку до конца и с чувством выполненного долга отдохнуть или переключиться на следующее дело.
Поэтому, пока Игнат уплетал завтрак, я направилась в его спальню и первым делом принялась мыть окно. Пусть и здесь будет больше света.
Под равномерный приглушенный стук ложки по тарелке я оттерла раму и внутренний откос и перешла к мытью стекол.
— Кошка, кошка! — послышалось из-за дверей, когда я вытирала насухо верхнее стекло.
В ответ сразу же раздалось жалобное «мяу».
— Кыс-кыс-кыс!
Шарканье Игната донеслось из гостиной, скрипнул шкаф, и шаги вернулись на кухню.
Я отвлеклась от работы и решила тоже туда заглянуть. В углу стояла банка из-под консервы, и худощавая кошка торопливо лакала из нее угощение.
— Может, дадим ей имя? — наморщила я лоб, пытаясь придумать, какие ассоциации вызывает у меня песчано-землистая расцветка кошачьей шерстки.
— Кошка — она и есть кошка, — фыркнул дядя с набитым ртом. — Зачем ей имя?
Подрагивая ушками, словно понимала, что говорят про нее, кошка продолжала лакать простоквашу. Через минуту банка опустела и кошка заняла пост под табуретом, на котором сидел Игнат.
Так и не придумав имя — не Муркой же ее назвать, — я вернулась в спальню Игната. Закончив с окном, я взялась за стены, потом принялась намывать пол.
Когда весь дом радовал глаз чистотой и благоухал мыльнянкой, солнце уже было высоко. Тут-то меня и свалила усталость. Все тело разом загудело, в голову словно залили густого тягучего киселя, а ушибленное бедро принялось надоедливо ныть.
Выплеснув воду из последнего таза, я вытерла руки и осмотрелась. Желтые солнечные лучи падали на идеально чистый пол. Стены тоже сияли. Даже потолок, с которого я сняла горы паутины, выглядел весьма прилично.
Не хватало самой малости — чистых занавесок. Но ими я займусь завтра.
Я уже хотела закрыться в своей комнате и немного вздремнуть, как сквозь усталость припомнила черно-лиловое лицо