Вот оно. Не хочу. Нееееет!..
— Мне кажется, ты и сама что-то такое предполагала… — продолжала мама.
— Подозревала, — уточнил папа.
— Верно. Дело в том, Ева, что… потому что… — Мама начала плакать.
Не могу слышать слово НЕ МОГУ…
А когда мама наконец сказала это, когда все вышло наружу, причем именно так, как и полагала Ева, Селестайн отступила. Она растаяла, оставив Еву одну. А Ева падала и падала в дыру, которой не было ни конца ни края.
— Мы понимаем, каково тебе, — сказал папа.
— Но мы тебя от этого любим не меньше, — добавила мама. — Это ничего не меняет.
Нет, меняет. И еще как.
Она не их дочь.
Агентство. Они удочерили меня через агентство.
Это делают за деньги.
НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ.
Ева встала с дивана, повернулась и пошла к книжной полке.
— Ева? — раздался голос мамы.
Не Ева. Я не могу быть Евой. И Селестайн тоже, потому что она сбежала.
Алексис.
Да. Вот кто она.
Алексис этого бы не потерпела. Она бы взбесилась. Она бы взбесилась по-настоящему.
Ненавижу их. Ненавижу их дом. Как они могли так поступить со мной?
Ева протянула руку к вазе и скинула ее. Она с грохотом свалилась на пол и разлетелась на тысячу осколков.
Папа подскочил в своем кресле, но мама удержала его.
Ева начала выбрасывать с полки мамины учебники колледжа. Они с шорохом летели на пол, шелестя страницами. Ева начала хохотать. Она бросилась в гостиную. Мамины узумбарские фиалки, такие чудные и красивые, сверкали на солнце. Она схватила один горшок и бросила на пол. Потом второй. Остальные стала выдирать с корнями.
— Ева, прекрати! — взывала мама.
Ты мне не мама! Что хочу, то и ворочу!
Папа, стоя на коленях, собирал черепки с таким видом, будто он должен рассердиться, но забыл.
— О, Ева! — только и сказал он.
Перестань, перестань, перестань! Что я творю?
И тут же Алексис и след простыл, Ева лихорадочно соображала, как же быть и как выйти из этого положения.
Тогда она решила, что она Даниель.
Даниель все это было смешно. Папа, ползающий на карачках, фиолетовые цветы, валяющиеся по всему полу, как увядший салат.
Она стала смеяться. Села на диван и умирала от смеха.
Но как только она зарылась лицом в подушки, мама подсела к ней. И смех сам собой прекратился.
Глаза у мамы были широко открыты, и в них стояли слезы.
Даниель не смеялась бы. Она такая плохая.
Так кто же? Кто?
Ева снова лихорадочно думала.
А что, если Брианн? Грустная, деликатная Брианн.
Ева почувствовала, как глаза наливаются слезами. А потом мама нагнулась к ней и обняла. И руки ее были такие же, как всегда. Большие, теплые и родные. Руки мамы.
Когда слезы хлынули у нее из глаз, это не были слезы Брианн. Или кого-нибудь еще. Это были слезы Евы. И ей казалось, что им не будет конца.
3
Новый отчет.
Давайте.
В. Г. из Блумингтона, Индиана. Болезнь Альцгеймера.
Четырнадцати лет?
Да.
Как и остальные.
— И эта гора называется Зверь? — Кейт Трэнстон бодро спускалась вниз по склону. — На мой взгляд, это скорее звереныш.
Ева остановилась на лыжне для начинающих, сбегавшей с горы и петлявшей дальше в леске.
Ева каталась на лыжах лучше Кейт. Хотя она училась только в восьмом классе, в свои неполные четырнадцать она тренировалась с основной школьной командой и могла утереть нос многим девяти- и десятиклассникам.
Гора Зверь и правда для хорошего лыжника была не из трудных. Однако в такой денек, как сегодня, когда лыжня таяла в белесой дымке приближающейся снежной бури, а огни гостиницы еле проглядывались внизу, поговорка «Тише едешь — дальше будешь» подходила как нельзя лучше.
— Нет уж, Кейт. Мне мои ноги дороже, — бросила Ева. — Я еще хочу за этот сезон раза два-три прокатиться.
Кейт пропустила намек мимо ушей.
— Я обгоню тебя.
— Кейт, перестань…
— Боишься проиграть?
— Ерунда, но…
— Ну так я и одна могу.
Ева терпеть не могла такие перепалки. Но Кейт есть Кейт. С нее станется и одной съехать с горы. А случись с ней что-нибудь, Ева же и окажется виноватой.
Ева начала разворачиваться:
— Придумала бы чего-нибудь поумнее.
— Сама придумай, — огрызнулась Кейт. — А ну посторонись!..
Она оттолкнулась и помчалась:
— Поооо-каааа!
— Стой! — закричала Ева.
Колени вместе. Тело наклонено вперед к носкам лыж.
Пошел… Левая… Правая… Левая…
Ева быстро настигла подругу. Движения Кейт были резкие, угловатые.
— Уууу-гууу-гууу! — закричала Ева.
Кейт тоже что-то закричала.
Начинающаяся пороша била в лицо Еве, словно жесткий песок. Внизу здание гостиницы более отчетливо выступило из белого марева.
Как появилась эта девочка, Ева не заметила. Просто перед глазами вспыхнуло что-то красно-желтое. А потом бух — и все!
Ева резко покачнулась. Колени заходили ходуном. Она повалилась и пронеслась по склону, поднимая облако снега. Щеки заскребли по жесткому насту. Лыжи отлетели в сторону.
Она остановилась всего в нескольких метрах от подъемника. Девочка лежала рядом на спине, чуть не упершись ей в пятки.
Ева вскочила на ноги. Кажется, кости целы. И на том спасибо.
Кейт резко затормозила около нее:
— Что это было?
Ева склонилась над незнакомкой. Девочка не шевелилась. Лицо у нее было пунцовое, ресницы слабо трепетали.
— Как ты? — спросила ее Ева.
Девочка что-то промычала в ответ.
— Что-то вид у нее не очень, — проговорила Кейт. — Надо позвать на помощь.
Кейт покатила к отелю, а Ева опустилась на колени и потрогала лоб девочки. Он весь горел. Девочка, поморщившись, попыталась сесть.
— У тебя жар, — сказала Ева. — Лучше не двигайся. Сейчас лыжный патруль прикатит.
— Не могу дышать. — Девочка пыталась расстегнуть куртку.
Ева положила голову пострадавшей себе на колени и помогла расстегнуть молнию на куртке.
— Я Ева.
— Таня, — слабо проговорила девочка. — Где моя мама?
— Наверное, сейчас придет. Сиди, сиди. Все будет в порядке.
Ева посмотрела через плечо. К ним неслись три лыжника. Один тащил за собой санки.
— Я… мне… не могу… — Глаза у Тани закрылись, дыхание было прерывистым и свистящим.
Она вырубается.
— Дыши! — затормошила ее Ева. — Держись. Они уже здесь.
Таня еле заметно кивнула. Глаза у нее открылись, и в них застыл страх и мольба.
— Помоги!
Чьи-то руки. Отпихивают.
Ева потеряла равновесие и вскочила на ноги.
Трое рослых лыжников склонились над Таней. Они задали ей какие-то вопросы и заботливо уложили на санки. Один стал быстро говорить что-то на непонятном языке.
Лыжники с санками уехали, а Еву обступили другие лыжники. Целое море ярких нейлоновых курток и брюк. Она заметила, как вдали к площадке перед гостиницей подкатила «скорая», к которой подоспела команда спасателей с санками.
Ева попыталась локтями пробить себе дорогу в толпе.
— Ева, с тобой все в порядке? — раздался голос мамы.
— Да! — крикнула Ева.
Таня исчезла из ее поля зрения.
— Что ты ей сделала? — Это была Кейт.
— Я? Ничего! — ответила Ева.
До нее доносились обрывки разговоров: пищевое отравление… сломана нога… хот-доги.
Нет. Что-то гораздо хуже.
Когда «скорая помощь», оглашая окрестность воем сирены, умчалась, Еву вдруг охватил озноб. Резкий ветер проникал под куртку.
К ней протолкнулись сквозь толпу мама и папа.
— Она… она выскочила прямо на меня, — говорила Ева. — С ней… с ней что-то не так.
— Пойдем в отель, — проговорил папа, обнимая ее за плечи.
Вон. Родные Тани.
Мама, папа, брат. Сходство поразительное. Они шли к микроавтобусу в сопровождении служащего лыжной базы.
— Простите, — крикнула Ева, подбегая к машине. — Подождите!
Служащий уже закрывал дверь автобуса. Он бросил на Еву нетерпеливый взгляд.
— Это со мной столкнулась Таня, — пояснила Ева. — Куда ее отвезли?
— В Горный госпиталь, — ответил он и полез на водительское место.
— С ней будет все в порядке? — подбежала вплотную к окну Ева.
Водитель открыл окно:
— Сейчас еще трудно что-либо сказать.
— А что с ней?
Мотор взревел, но не настолько, чтобы заглушить его слова:
— Инфаркт.
4
Бернсен. Второй случай за неделю.
Девочка, которая с ней, — это «Дело № 1449».
Тогда есть надежда.
Но она не знает.