Такими вещами не разбрасываются. Такие вещи ценят, и благодарят судьбу, и на вопрос «как дела?» отвечают «нормально», скрещивая за спиной пальцы.
Уже когда выходили на улицу, в сумке громко затренькала незнакомая мелодия.
— Это у тебя телефон?
Нефритовые глаза Варвары из удивленных сделались понимающими, когда Оля густо покраснела, всего лишь сказав «Алло?».
Ресторан был роскошным и элегантным, и она еще раз убедилась, что Антон не так прост, как можно было судить по его одежде и манерам. Кто он — интеллигентный Дон-Жуан или умный мальчик? Оля не знала, знала только, что и то и другое ей нравилось и волновало ее.
Они сидели на низких диванах, но он сполз еще ниже, откинувшись на мягкую спинку. Казалось, он бы лег — он всегда стремился лечь, как и она, их тела легко растекались по поверхности предметов, совершенно не подходящих для отдыха. Его ноги нигде не помещались до тех пор, пока он не раздвинул широко колени. «Поза, выражающая сексуальную агрессию» — Оле почему-то вспомнилась фраза из женского журнала. После этого ее взгляд все время предательски соскальзывал с его глаз на губы, а с губ на плотные складки светлых широких брюк.
— Чем ты занимаешься? — спросил он.
— Рекламой, — ответила она.
Она вполне могла так ответить, работая штатным психологом в рекламном агентстве. Почему-то не хотелось произносить скучное: «начальник отдела кадров», да и какой там начальник… Хотелось быть как он — свободной и целеустремленной, с интересной, нервной работой.
— А ты?
— Торговлей, — ответил он неопределенно, и она не стала уточнять.
Понимающе улыбнулась и кивнула — чтобы он не уточнял. Он и не уточнял, с легкостью поддаваясь, когда она стала уводить разговор от скучной темы.
Пусть считает ее одной из тех, о ком пишет журнал «Космо», — независимых, свободных хозяек жизни. Она могла сойти за такую — ее стиль и вкус были тому гарантией. Ему ведь не обязательно знать, что эти джинсы, небрежно растрепанные и стильно потертые — чуть ли не самая роскошная вещь в ее гардеробе, что она никогда не позволит себе ужинать в таком месте, даже если будут лишние деньги. Потому только, что у нее есть Ксюха. И Сашка. Но он — другое дело.
Они курили кальян от одного соска, хотя их было три, а место действительно было что надо. Имелось все — рояль, камин, сырая оленина и живая музыка. Был даже метрдотель, и чего же ей стоило весь вечер производить впечатление рафинированной «эмансипэ», для которой все это будни! Помогали его взгляды — держа в постоянном напряжении, все же придавали уверенности. Она знала, как ей идут джинсы, и знала, что нравится ему. И он, кажется, верил ей.
Оля сама удивлялась, насколько быстро вышла из роли жены и матери. Неужели это была именно роль? И стала той, кем была на самом деле, — просто разбитной девчонкой. Он принял это безоговорочно именно потому, что все это оказалось для нее органичным.
Было выпито достаточно пряного алкоголя, сказано несколько двусмысленностей, сделано множество интуитивно-возбуждающих жестов, когда он сказал, глядя снисходительно и с интересом на то, как она лихо опрокидывает текилу:
— Может, тебе хватит?
— Почему это? — удивилась Оля, устремив на него пьяные, провоцирующие глаза.
— Ты же сейчас упадешь!
— А я и собираюсь упасть… — Она пожала плечами легкомысленно и жеманно.
— Что в этом такого? Зачем же пить? Вот сейчас допью это и упаду… И усну… И будет мне хорошо.
И она действительно приготовилась заснуть, по крайней мере, мечтательно прикрыла глаза, а на лице ее появилось то выражение расслабленной неги, какое бывает перед сном. Она даже слегка побледнела, а вставая, пошатнулась. Скорее всего, потому, что он тоже резко вскочил, испугав ее. И крепко обнял за талию, прижав к себе.
— Все же я помогу, ладно?
— Хочешь помочь мне упасть? — Она смотрела прямо ему в глаза и не видела ничего, кроме синего тумана. — Не стоит. Я и сама справлюсь. — Что-то было не то в этой фразе, и это «что-то» заставило ее захихикать. — В смысле — сама упаду. Без посторонней помощи. Лучше сама. Сама, сама, сама…
Оля стала сгибаться от смеха, когда он подхватил ее на руки, прямо в фешенебельном зале.
— Намекаешь на то, что сама я идти не могу?
Ее заставил замолчать его язык, скользкий и острый, и не стало ничего нужно, кроме этого языка. И не было нужно, когда на ветру они ловили машину. И не было нужно всю дорогу на заднем сиденье. Один раз она все же оторвалась от его рта, чтобы невнятно спросить:
— А куда мы вообще-то едем?
Но он ничего не ответил.
— Это не мой дом, — твердо сказала Оля, когда такси остановилось, прервав их теплый плывущий транс.
— Ты уверена, что тебе сейчас нужен твой? — Его голос был тихим и насмешливым, но дыхание — тяжелым.
— А чей же мне нужен?
Повернув к нему лицо, она прочла в васильковых глазах лишь неизбежность нового поцелуя.
Пока поднимались по лестнице на третий этаж, Антон раскрыл ей часть своей жизни. Он недавно купил квартиру — новую, большую и светлую. Теперь там шел ремонт, а он жил пока где придется — на работе, у родителей, в свободной хрущевке друга. Все же она правильно его просчитала — несмотря на свою простоту, обусловленную хорошим советским воспитанием, он был из тех свободных новых людей, хорошо сознающих, в каком веке они живут, не обремененных, часто сознательно, семейным счастьем.
В темной, словно затуманенной квартире его друга Оля окончательно убедилась, что он не женат. Не мог женатый мужчина так кидаться на женщину. Так прижимать к плечу ее голову, так смотреть в глаза. Просто, как у многих сейчас, у него совсем не было свободного времени. Бедный трудоголик, наверное, пашет, как Тесей, на нашем неблагодарном поле, чтобы другие посеяли там неизвестно что, возможно драконьи зубы.
Они вели себя так, как, верно, ведут себя голодные бродяги, попадая в благотворительную столовую. Оля не удивлялась себе. Но удивилась ему и, кончая с ним наперегонки, начала понимать, почему слово счастье начинается на букву «С». Сумасшедшие, сладкие секреты стали сочиться из них, смывая совесть и страх — слезы, сопли, сперма, смазка, слюни…
Расставаясь, он поцеловал ей ладонь, она — ему. Это было обещание будущих встреч.
Упругая пена казалась живым организмом — разумная биомасса грела и успокаивала, радужные пузырьки лопались легко и весело, а с ними таяли угрызения совести. Оля никогда не жила одна, а потому ванная была для нее любимым местом в доме — будуаром, бункером и штаб-квартирой.
А у нее, оказывается, есть щиколотки — изящные и, главное, очень чувствительные. Она догадывалась об этом по тому, как больно бывало иногда ударяться косточкой об угол стола, или если Сашка в играх хватал за них крепкой ладонью — неприятная странная боль заставляла морщиться и прекращать возню. Но она и не подозревала, какой вибрацией может наполняться тонкая кожа от издевательски легких, нетерпеливых поцелуев. И если бы не Антон, могла никогда не узнать. Теперь она втирала в них прохладную субстанцию мандаринового геля совсем по-другому. Не думая, как раньше, о завтрашних делах. Думая о щиколотках. Потому что теперь она знала, зачем они нужны, и знала, зачем нужен мандариновый гель.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});