Читать интересную книгу Bxoд в плен бесплатный, или Расстрелять в ноябре - Николай Иванов

В руках у меня веревка, связанная из тряпичных лоскутков. Она тянется к палочке, на которой одним краем стоит пиала. Под ней — кусочек хлеба.

Так вообще-то ловят птиц, это — силок. Но мыши начали устраивать такой кавардак, ночью преспокойно бегают по головам, залезают под одеяло, что становится ясно: выживем или мы, или они. Бурундуки со своими выходками кажутся мелкими дошколятами.

В блиндаже достаточно темно, но черно-серые комочки теней, приближающиеся к приманке, отмечаются сразу. Не успела первая мышь просунуть голову под пиалу, дергаю веревку. Мой тринадцатый номер подскакивает, мышь отпрыгивает — эксперимент не удался. Анализирую ошибки: надо уменьшить высоту подставки, а веревку привязывать не за середину, а за самый низ палки. Вновь замираю.

Черта с два! Мышь успевает выбить лапой хлеб и вместе с ним скрывается под нарами, в минном поле. Беру кусок побольше, запихиваю в самую глубину мышеловки. Еще несколько минут в ожидании — и удача!

Вытащить из-под пиалы первую «рыбку» помогает Махмуд. Он вертит по кругу пиалу, а я высматриваю, где мелькнет хвост. За него-то и извлекаю на свет божий конкурента на блиндаж. Мышь висит обреченно, даже не сопротивляется и не борется за жизнь. А может, не верит, что нашелся кто-то, кто способен противостоять их массовому набегу.

Борис категорически против насилия.

— Будешь убивать?

— А что предлагаешь ты?

Кажется, он готов терпеть и то, что ему станут грызть пальцы и уши.

Берегу его нервы, да и сам вроде не изверг: первую добычу опускаю в банку живьем. Через минуту пожалел о сделанном: мышь беспрерывно скребется, рвется на волю.

Обрываю все: свое уступничество, безнадежные попытки баночной пленницы. Беру ее за хвостик и бью об пол. Да, так. Да, я такой. И не собираюсь уступать ни им, ни жабам, ни змеям. Кто-то же должен посмотреть реально и сказать: они, как разносчики инфекций, — еще большая опасность, чем боевики.

Убеждаю так себя, а самому все равно совестно перед Борисом. Вот попался на мою голову сокамерник! Конечно, он благороднее, он не стал надевать халат трубочиста и мусорщика. И теперь любые сравнения не в мою пользу…

Однако через сутки перед сном Борис сам неожиданно спрашивает:

— А сегодня мышей ловить не собираешься? Вчера, по крайней мере, спали спокойнее.

А в первую ночь, когда заболели от напряжения глаза, в банке бьио отловлено двенадцать штук. Скорее всего, они-то и были самые наглые, потому что эту ночь мы и в самом деле спали спокойно.

Утром охрана выпросила ночную добычу:

— Привяжем за хвосты к дереву и потренируемся в стрельбе.

Когда счет перевалил за пятьдесят, я перестал считать свои «уловы». И выносил их на улицу сам, когда выводили в туалет.

Август ознаменовался еще одним важнейшим событием. Наши — в смысле отряд, который держал нас, — при штурме Грозного захватил продовольственный склад, и однажды к нашему блиндажу подогнали грузовик.

— Становись цепочкой, — приказал Хозяин.

Вниз полетели ящики. Запихивали их во все углы, выстраивали штабелями, с грустью отмечая, как сжимается пространство.

— Вы как ослики, — посмеялся Хозяин, глядя на нас, худых, шатающихся под тяжестью коробок.

Ладно, посмотрим, как эти ослики станут сегодня ужинать. Жаль, в коробках только закуска «Новинка» — рис с болгарским перцем. А вы, будь пошустрее, могли бы захватить и что получше — тушенку там, сгущенное молоко, консервы. Или слабо оказалось?

Но это я с жиру. Сидя на горе с едой. Жаль одного: коробки сократили расстояние от Пекина до Мытищ, а те оказались в полутора шагах от Москвы.

— Я знаю, ты против, — упреждая Бориса, вытаскиваю банку закуски. — Но лично я строить из себя благородного не собираюсь. И героически истощаться, сидя на еде, тоже. И вам не советую.

Мы давно жуем одну пустую гречку. Правда, накануне Че Гавара пошутил:

— Прикинь, что будете: мясо, гречку, макароны?

— Это меню? — поддерживаю тон.

— Меню. И тебю.

— Тогда гречку с мясом.

Засмеялся, ушел. Но принес-таки именно заказанное! Однако и это оказалось не все. Уже совсем поздно, когда Борис видел второй сон, у входа затопали:

— Махмуд, держи.

Водитель протянул в темноту руку и тут же отдернул ее, роняя что-то на пол.

— Ты что, шашлык ни разу в руках не держал? — удивился невидимый Че Гевара.

— Просто не ожидали.

— Писатель, не забудь: мы дали мясо, туда-сюда, движение.

Не забуду. Ни хорошего, ни плохого. Многое пытаюсь понять, простить. Но, мысленно ставя себя на место боевиков, твердо убежден: никогда бы не стал держать человека под землей…

И вот под землю, в наш бункер сгружают машину закуски. Открывая банку, оправдываю себя перед Борисом, словно ему определено быть нашей совестью:

— За тебя сколько запросили?

— Миллиард.

— Сколько банка закуски стоит?

Тот понимает смысл вопросов, они неприятны ему: лучше бы я все делал молча. Но выживать мы должны вместе. Или все же стоически держаться благородства? Ударили по одной щеке, подставь другую! Понимаю, как красиво было бы отвернуться от коробок. Но кому и что докажем? Самим себе? А может, самим себе как раз и надо помочь выстоять. Вне сомнений, прекрасней выглядело бы, возьми кто-то другой на себя эту неблагородную миссию по открыванию банок. Тогда вроде можно и кушать, и не потерять достоинства. Но где они, эти рыцари? Борису и Махмуду легче, они ждут действий от меня, я для них, кажется, уже давно на задворках совести. Но пусть тогда откажутся от еды…

И все-таки хочу оставить последнее слово за собой.

— А как ты думаешь, что делают сейчас твои родные? Мне кажется, боевики поступают сейчас с ними очень благородно: сами предлагают снизить цену, помогают в сборе денег, успокаивают. А потом, если вдруг выйдем, станут присылать нам на лекарство.

Все, хватит. Вижу, что достаточно.

Пригодились наконец и гвозди. Самым крупным продираю бороздку в крышке. Ее саму тут же определяю в ножи, а на еду хоть и сдержанно, но набросились. Все втроем. И слава Богу.

О, краснодарский завод по изготовлению «Новинки»! Где твоя книга отзывов и предложений! Пусть сдохнут от зависти «Макдоналдсы» и «Биг Маки». Ты знаешь, как вылизываются досуха твои банки. Хорошо, что и война готовилась долгая, и блокпосты запаслись продуктами…

— Еще? — разошелся теперь Махмуд.

— Открывай, — поддерживает Борис. Скорее меня, чем водителя.

Наедаемся. Вволю. Впервые за плен. Но, чтобы снять все недомолвки, сам говорю вечером Хозяину:

— Мы тут попробовали банку закуски…

— Ну. И правильно. Все равно все не съедите. Все не хотелось бы съедать: слишком много. На слишком долго. Да и изжога началась уже на третий день…

За радостями желудочными забыли о войне. А она исчезала вместе с летом, которое оставляло себе на память брошенные вдоль дорог ленты окровавленных бинтов и разорванных танковых траков, начинающие ржаветь медные терриконы гильз, подточенные первыми дождями окопы. Обглоданные собаками трупы. Переломанные взрывами мосты. И в этих остатках и ошметках войны оставались и мы.

Да, мы переходили в осень. Мы, невиновно виноватые, оставались среди сгоревших сел и разрушенных городов-сталинградов. Среди кишащих боевиками и шакалами лесов, среди черных лицами и платками чеченских матерей. Среди безусых парней, мечтающих о бородах «а-ля Шамиль Басаев», рвущихся в бой за Грозный, но оставленных командиром сторожить нас. А вечерами у бездымных костров певших старинную песню под расстроенную, перехваченную лейкопластырем, словно бинтами, гитару:

«Аллах велик, Аллах со мною».

И с этим именем не раз

Точил кинжал, готовясь к бою,

Войной не сломленный Кавказ.

Но война уже сделала воинами и их, вчерашних школьников. И когда из Грозного приехали те, кто брал город, они вместе со всеми подняли вверх автоматы и заставили их дергаться в своих руках, выплескивая смертоносный огонь в серое, тихое без «вертушек» небо — салют победе и тем, кто ее добывал. А также:

— Аллаху акбар!

Но война умирала нехотя. Она сопротивлялась днем короткими, а ночью — длинными очередями крупнокалиберных «красавчиков» на несдавшихся блокпостах. Им с запозданием, в раздумье, словно детские потягушеньки после сна, начинала подыгрывать артиллерия — но уже не по площадям, как раньше, а в какую-то одну подозрительную точку. И скорее ради того, чтобы расстрелять снаряды, не тащить их за собой домой с войны.

Иногда по ночам, словно заблудившись в незнакомом небе, искали в лабиринтах созвездий выход из войны вертолеты.

Но уже стоял на чеченских дорогах гул иных «ниточек» — это бронеколонны вытягивались острием на север, сматывая вслед за собой полевые кухни, штабы, посты прикрытия, медбаты — арьергарды. Война уползала, сжималась по дорогам, как щупальцы спрута, инстинктивно пытаясь сохранить саму себя хотя бы в зародыше.