Читать интересную книгу И целой обоймы мало - Сергей Донской

Какая там Дева Мария, какие ангелы?! В этой девушке сидел такой порочный бесенок, что согрешить хотелось сразу и бесповоротно.

– Вот тебе и Фатима, – пробормотал Бондарь, досадливо качая головой. – Сверкающая, скажите пожалуйста. Каким таким местом, хотел бы я знать?

Ответ, мгновенно пришедший на ум, произносить вслух Бондарь не стал.

* * *

Перекур немного скрасил полет. Что касается фильма, то он за время отсутствия Бондаря не стал ни менее красочным, ни более правдоподобным.

Пижонистый шпион, шнырявший по телеэкрану, вел себя с азартом мальчишки, которому папа позволил поиграть разряженным пистолетом. Создатели «бондианы» перепробовали на главную роль массу народу, но, кажется, самый первый агент 007 в исполнении лысеющего Шона Коннери точно так же неуклюже резвился с «вальтером» РРК калибра 7,65 миллиметра, с золоченой рамкой и перламутровыми щечками рукоятки – забавная безделушка, не стоившая ломаного гроша в сравнении с «вальтером» серии Р-99. Не так давно Бондарь имел в своем распоряжении это грозное оружие, а теперь ему оставалось лишь тоскливо наблюдать за неуклюжими потугами своего киношного коллеги.

По его глубокому убеждению, Пирс Броснан в подметки не годился родоначальнику жанра. Коннери хотя бы дурачился, иронизируя над своим непотопляемо-несгораемым героем. Чего стоил его коронный выстрел с подпрыгиванием, разворотом вправо и вскидыванием руки с пистолетом! Цирк, да и только. Но на то и цирк, чтобы зрителям было весело.

Для пущего форсу Бонд, обычно носивший пистолет в подмышечной кобуре, успевал выхватить его раньше, чем стрелял державший оружие наготове противник. Причем любимый «вальтер» был явно маловат для мощной лапы Коннери, поэтому ему приходилось буквально ввинчивать указательный палец в спусковую скобу и нажимать на спусковой крючок второй фалангой пальца вместо первой. Скоростная стрельба, которую он вел, не выдерживала никакой критики. Кроме того, искушенный зритель не мог не обратить внимание на то, как пистолетный ствол «клюет» вниз от слишком сильного нажатия на спусковой крючок. Так что на экране Бонд был царь и бог, но в тире его попросту обсмеяли бы.

Куда профессиональней, с точки зрения Бондаря, выглядел на линии огня Пирс Броснан, перехвативший эстафету 007 в девяностых. Консультировали ирландского актера явно американцы, отдававшие предпочтение так называемой стойке Вивера. Разработанная бывшим шерифом полвека назад, она вошла в программу стрелковой подготовки офицеров полиции и агентов ФБР. По схеме Вивера правая рука обеспечивала устойчивость пистолета в вертикальной плоскости, а поддерживающая ее левая отвечала за горизонталь. Во всех голливудских боевиках ведут огонь именно так, чуть пригнувшись, расставив ноги на ширину плеч и держа пистолет обеими руками.

Бондарь знал эту технику, но был от нее не в восторге, предпочитая иметь одну руку свободной. Кроме того, он вообще саркастически относился ко всему американскому. Если бы янки были такими уж бравыми вояками, они демонстрировали бы свою лихость не в кино, а в жизни.

Многолетняя практика заставила Бондаря отдавать предпочтение классической стрельбе с одной руки навскидку, известной в кругу специалистов как «вертикальный подъем». На дальности до девяти метров это был идеальный вариант. Ствол пистолета становится продолжением руки, оба глаза открыты, фиксируясь не на мушке, а на противнике, который отнюдь не собирается ждать, пока в него прицелятся. Если противник попадался расторопный, Бондарь, ведя огонь, пригибался или падал на одно колено.

При совсем уж ближнем бое, когда приходилось вести стрельбу в упор, он не тратил время на подъем пистолета на уровень глаз. Палил с согнутой в локте рукой от бедра. Получалось нечто похожее на технику, разработанную офицером шанхайской полиции Файрбэйрном и перенятую британскими «командос». К сожалению, посоревноваться с ними Бондарю пока что не довелось. А жаль. Интересно было бы выяснить, намного ли отличается реальная западная спецура от киношной.

Стрельба на экране сменилась постельной сценой, вызвавшей у Бондаря мысли о Фатиме. Какого черта она к нему привязалась? Что ей надо? Большой и чистой любви от мужчины, которого она увидала впервые? От мужчины, который старше ее как минимум на десять лет?

Возвращаясь из туалета, Бондарь даже не взглянул в сторону назойливой стюардессы, но она не только не обиделась, но и успела шепнуть, что подойдет к нему позже. Зачем? Должна же быть какая-то цель. Бондарь не питал иллюзий по поводу своей привлекательности для женского пола. Да, многие барышни поглядывали на него с интересом, но после обмена несколькими фразами остывали еще скорей, чем загорались. Знакомясь с женщинами, Бондарь не умел быть веселым, беспечным и милым, как того требует закон жанра. Вместо того, чтобы рассказать смешной анекдот или сделать двусмысленный комплимент, он мог ляпнуть какую-нибудь бестактность, а то и нагрубить. Кому такое понравится? Уж конечно, не молоденькой стюардессе, привыкшей к знакам внимания со стороны пассажиров.

Темненькая, большеглазая, с выпяченной по-птичьи грудкой – молодость и свежесть ее главные козыри, но если Фатима будет выкладывать их без оглядки, то заветного выигрыша ей не видать как своих ушей.

«Провинциальная дурочка, – ругал ее Бондарь, стремясь отделаться от навязчивых мыслей о стюардессе. – Тоже мне, охотница за мужскими головами выискалась! Романтики захотелось? Поищи кого-нибудь другого. Лично я – пас. Приключения такого рода не для меня. Хотя… в последнее время жизнь стала чересчур пресной. Кажется, я объелся домашними варениками и пирожками. Тошнит».

Бондарь мрачно уставился в иллюминатор, за которым клубились уже не облака, а настоящие грозовые тучи. Прохладный воздух в салоне самолета казался наэлектризованным. Фильм закончился, но подвешенные к потолку телемониторы продолжали работать вхолостую. Их змеиное шипение усиливало ощущение опасности. Черно-белая рябь на экранах заставляла пассажиров нервничать.

– Да выключите же их наконец! – не выдержала дама, превосходившая дородностью и статью Людмилу Зыкину в ее лучшие времена. – Сколько можно?

– Издеваются, – поддержал даму пожилой мужчина с бравыми мексиканскими усиками. – До ручки довести нас хотят.

– Эй, кто-нибудь! Вырубите телики!

– Телевизоры выключите, вам говорят!

Мониторы погасли, но скопившаяся в салоне тревога никуда не делась. Ноздри Бондаря уловили густой запах пота, повисший над рядами кресел. Казалось, еще чуть-чуть, и его можно будет увидеть воочию, словно болотный туман. Это выбрасывался наружу адреналин, бурно вырабатывавшийся в организмах напуганных грозой пассажиров. Попеременное мигание света в салоне и молний за окнами напоминало о том, как, в сущности, ненадежна, как тонка скорлупа самолета перед напором грозной стихии.

По рядам пронесся сдавленный ропот, сопровождавший особенно яркую вспышку молнии. Заплакал перепуганный ребенок, но его жалобные стенания оборвал сокрушительный раскат грома. Через несколько секунд плач возобновился уже в два горла – к малышу присоединилась его мать.

Бондарь обнаружил, что вцепился в подлокотники с такой силой, будто намеревается оторвать их от кресла, и велел себе расслабиться. Тем не менее поза получилась не такой непринужденной, как ему хотелось бы. В голове проносились мысли, порожденные коллективной паникой, назревающей в салоне. Сколько лет эксплуатировался этот самолет Туполева, помнивший времена своего именитого создателя? Сколько лишних летных часов провел он воздухе, вопреки инструкциям и техническим стандартам? Не отвалятся ли у него крылья, подточенные чрезмерными нагрузками? Ведь при капитализме от эксплуатации страдают не только люди, но и механизмы. А вдруг двигатель «Ту-134» заартачится, отказываясь работать на новых хозяев, выжимающих из него все возможное и невозможное?

Стоило Бондарю задать себе этот вопрос, как шум турбин изменился от рокочущего гула до натужного сипения, расшатывающего психику не хуже, чем скрежет вилки по дну алюминиевой миски. Плакали уже три женщины и два ребенка; их голоса с трудом пробивались сквозь нарастающее давление на барабанные перепонки.

Что ж, сказал себе Бондарь, чему быть, того не миновать. Погибать ни за что ни про что не хотелось, однако ощущение нависшей угрозы сопровождалось приятным щекотанием нервов. Что-то вроде профилактики для организма, впавшего в кабинетный анабиоз. Давно пора. Усыпляющий омут тихой, спокойной жизни затягивал Бондаря все глубже и глубже. Будучи человеком действия, он задыхался, когда наступало затишье. Смертельная скука убивала его в буквальном смысле этого слова. Вынужденный простой продолжался уже два месяца, но вот в сплошной пелене будней образовался некий просвет, заставивший Бондаря очнуться от сонной одури. Грозовой воздух был насыщен озоном и электрическими флюидами.