– Ну, вот скажи, Лёня, как тебя не обзывать муллой? – возмущалась яростно Лета. – Ты и есть мулла, что-то мусолишь в своей башке татарской.
– А ты не обзывайся! И учти, у меня ты не единственная лапушка, – возвышал тон Кибиров. – Если будешь татарином обзывать, я тебя брошу. Скоро уйду в армию, и тогда пиши – пропало, – грозился он всерьёз, краснея.
– Может, к ней уйдёшь?
– Да у меня никого уже нет давно! Но ты так пристаёшь, донимаешь, что недолго завести другую…
– Ух, кавалер, для всех нарасхват! А ты знаешь, что я уже по твоей вине залетела? Ты же говорил, что тебе не даю, я уступила, и к чему это привело?
– Да ты что, правда? – протянул Леонид густым глуховатым голосом.
– Правда, Лёнечка, я же люблю тебя, – нежно произнесла она.
– Меня осенью в армию призовут, а если не заберут, мы поженимся, – заверил жених, притягивая её к себе. – А у тебя, кроме меня, больше никого не было? – осторожно спросил он.
– За кого ты меня принимаешь? Как ты смеешь меня подозревать! – донельзя возмущённая, она сильно оттолкнула его от себя. – Думаешь, если у тебя, кроме меня кто-то был, то и я такая же? Проклятый ты мулла…
– Нет, нет, Летушка! – с нежной трепетностью забасил парень. – Я это в шутку спросил.
– Ох, как плохо ты думаешь, как ты больно делаешь мне, как ты вообще смеешь так дурно думать обо мне? – сердито проговорила девушка.
– А почему у вас такие необычные имена?
– Наш отец так захотел. У него была книжка древних имён. И в том именнике он выбрал нам имена. Древние славяно-русские имена самые настоящие. А потом, когда пришло на Русь христианство, русским детям стали давать имена святых апостолов – Иван, Тимофей, Пётр, Николай. Их много – христианских и греческих имён перешло к русским. Именослов, святослов. Так что в своём имени я не вижу ничего странного, оно чисто русское… а сейчас, говорят, и еврейские имена вошли в обиход, да и русские стали еврейскими на их лад…
– Ты тоже прочитала эту книгу, как твой отец? И в Бога веришь?
– Мой отец был верующим. А что, мать и сейчас бережёт Библию. Я прочитала её…
– Да, старые люди все религиозные. А мне, что Коран, что Библия – всё равно. Я их не понимаю. Мой отец читал Коран, а толку, упекли на край света. И твой батя в пекле войны сгинул. Не спас боженька…
– Это не его вина, а сатаны. Он ему не подчиняется, в его воинство не вошёл и погиб в своей вере…
Леонид только покачал головой, продолжать бесполезный разговор у него не было желания, так как он был не в состоянии постичь смысл хоть христианской, хоть мусульманской веры. К тому же, как он слыхал, Аллах не допускает мусульманам брать в жёны женщину другой веры. Отец же Муртаз Хафизович Кибиров преступил свою веру, взяв в жёны девушку чужой веры. Его мать Алевтина не отреклась же от христианства, оставшись православной. Когда они поженились, во всю уже было распространено гонение против всех религий… Выходило, что любовь превосходила религиозное сознание, идеология позволяла межнациональные браки…
Но Леонид воспринимал эти понятия довольно смутно. Для него было главное, что в стране продолжалась борьба, изживание суеверий, освобождение от «церковного мракобесия». И эта искусственно созданная антирелигиозная среда сильно влияла на обыденное сознание людей и чтобы свободно вступать в браки, было необязательно менять веру и креститься в другую. Но Леонид не считал себя мусульманином, хотя принадлежал по линии отца к этому некогда могущественному кочевому народу, принявшему в далёкие века мусульманство, отказавшись, как и другие народы, от своей языческой веры. Но теперь все народы навсегда избавлены от религиозного заблуждения.
После свадьбы Миры и Бориса всей роднёй принялись строить молодым хату на краю посёлка. В этом участвовал и Кибиров, который уже точно знал, что осенью женится на Лете. Когда о её беременности узнала Аксинья, она перекрестилась и заговорила:
– Да что же вы, чертовки, меня все позорите? Нельзя было до свадьбы подождать, да когда же было такое? Ах, ты, подумай! Вот к какой распущенности приводит безбожие! А ты Лёньке-то говорила?
– Сказала ещё во время свадьбы Мирки, – потупив взгляд, ответила дочь.
– Чтобы люди не узнали? Ославили все меня! – она хлопнула себя по бёдрам обеими руками. – Господи, прости меня и моих дурочек! Они по обману бесовскому от тебя откололись. Сколько же будет длиться власть антихриста?
– Да хватит, тебе, мать! А то Марья Овечкина узнает, что ты Богу молишься…
– И что тогда будет? А ничего! Бог он всё видит. И как Марья узнает, ежели мы в хате?
– Да на улице проговоришься!
– Сиди, не умничай, непутёвая! Ох, господи, и что я наговариваю на неё? – Анисья троекратно перекрестилась. – А Нерка приходила, – заговорила вновь, – со свекровкой не ладит, язык-то у Нерки что помело – нет никакого удержу.
– Пойду, соберу на огороде помидоры, – сказала, чтобы только отвязаться от матери.
– Уж ступай себе! – бросила мать. – Нет, постой! А свадьбу когда играть собираетесь?
– Осенью, скорее всего – в сентябре.
– А сёдни что? – сосчитала на пальцах. – Вот: через две недели! А ты же говорила – твой мулла спешит уйти в армию? А я что тебе баяла: удрать хочет от тебя… Ну да, ты же с животом, теперь не отвертится. Вот что: надо бы расписаться до свадьбы! А то вспучится живот, тогда люди сразу заподозрят.
– Мам, так Лёнька сам хочет осенью…
– А расписаться – одно другому не помешает. Зови его ко мне. Я ему быстро мозги прочищу! Юбку задирать – мастер? Я ему задам перцу в одно место, – Анисья с несколько вытянутым лицом, с опущенными в уголках тонкими губами, морщинистая, загорелая, с тёмными, гладко зачёсанными с проседью волосами, сейчас без платочка, в ситцевой с мелкими цветочками блузке и длинной почти до пят серой юбке, раскраснелась от волнения.
Однако, как того хотела Анисья, не получилось, так как Леонид уехал на курсы шофёров, и в городе пробыл больше месяца, когда уже завеяло первыми запахами осени. А потом начались затяжные дожди. Уборка в овощной бригаде пошла насмарку.
Лета как-то пришла в слезах, сказав матери, что Леонида через неделю забирают в армию, и они не успеют расписаться.
– Ой, да что ж ты плачешь, да за это время можно в Москву и обратно приехать, – сказала Анисья в сердцах. – Этот твой мулла что-то мудрит. Но я ему помудрю!
– Мам, не надо, я сама его уговорю.
– Я вижу, как он водит тебя за нос! Вот как связываться с татарами…
– Он мулла, а не татарин.
– Выходит, ещё хуже…
И Анисья оказалась права, Леонид до армии не стал расписываться, боясь, что она сама его не дождётся.
– Может, ты не беременная, – сказал он. – Вот так же, как было у моего друга, нагло женила на себе?..
– А я похожа на обманщицу? Уходи от меня, аборт не сделаю – рожу, ты мне не нужен! – Лета быстро пошла от кавалера, её душили слёзы, обида. Что она теперь скажет матери?
Анисья, узнав, что дочь поссорилась с женихом, решила свезти её в станицу. У старшей дочери она недавно поинтересовалась, есть ли у них в станице Грушевской умелица избавлять от плода чрев? Нера обещала разузнать у станичных баб. Оказывается, по божеским понятиям повитухи только принимают роды, но не удаляют зачатый плод, на что не каждая откликнется. Но есть же повитухи наоборот, такие, как у них Чередничиха? Но к ней Аксинья не думала соваться. А то разнесётся по всей округе лживый слух, что дочь её брошена женихом, а это приравняется к бесчестию и позору. А в Грушевскую можно – станица большая. И она нашла умелицу, а когда по возращении из станицы с этой новостью подступилась к дочери, то та на неё замахала руками:
– Уйди, мамка, ты в Бога веришь, а мне такое советуешь? – удивилась в страхе та.
– Дак я знаю, что это грех большой, но я не могу взвалить на себя твой грех. Тебя надо спасти от позора, или чтобы люди узнали, какие вы у меня бесстыдницы? – Аксинья хлопнула себя по бёдрам и с надрывом вздохнула, осознавая всю меру того, что ждало её вместе с дочерью впереди.
– Не беспокойтесь, мамка, буду рожать! Я к его матке пойду и всё объясню…
– И что, она тебя сама в невестки возьмёт? – крикнула отчаянно Аксинья. – И не надейся!..
Алевтина была высокая, но полная. В колхозной бригаде она работала кладовщицей, принимала и отпускала овощи, злаковые. На ней числилась вся материальная часть, и потому Алевтина отвечала за все строения: сараи, амбары, фермы, весовую как в самом хуторе, так и в Хотунке, куда ездила на двуколке, в которую еле-еле влезала и с трудом выбиралась из неё на землю. Она слыхала о дружбе сына с девушкой из степного посёлка. И когда Лета призналась, что беременна, Алевтина спросила:
– И что ты хочешь мне ребёнка отдать? Ты уверена, что отец его мой Лёнька?