загадочную Треть. Он все еще был погружен в созерцание, когда в плечо ударил твердый кулак.
— Слушай, антиквар, не мучай! — Падуанец раздраженно сдвинул брови. — Рассказывай уж, что за страхи божьи там написаны.
Но Годелот разочарованно покачал головой:
— И рад бы, только нечего рассказывать. Я не знаю этого языка. Тарабарщина какая-то, ни одной знакомой буквы. — Пеппо обескураженно застонал, но шотландец продолжал разглядывать текст. — Знаешь, дружище, — неуверенно проговорил он, — я бы пари держать не стал, но мне кажется, это язык кого-то из восточных безбожников. Сарацинский или еврейский. У пастора Альбинони было несколько книг на этом языке. Я раз одну раскрыл поглазеть — ни беса не понятно, все закорючки на один лад. Но пастор бывал в самой Святой земле и говорил, что там немало мудрых людей, а науки развиты — не чета нашим.
— Час от часу не легче! Так что ж, выходит, чтоб воспользоваться Наследием, мало быть Гамальяно? Надо еще и суметь прочесть свиток?
— Выходит, так, — Годелот нахмурился и задумчиво постучал пальцами по крышке бочки. — Только не думаю, что для герцогини это большая загвоздка. За ее деньги и переводчик найдется, и стихи ей сложит, и еще под бубен спляшет. Только едва ли ему деньги впрок пойдут.
— Вот и учись себе на голову… — пробормотал Пеппо. — Солдат не удержался от ухмылки, но оружейник лишь сжал его плечо. — Послушай, а ведь доктор сам сказал тебе, что он в курсе всей истории поисков. Может, он и есть переводчик? Зачем вовлекать лишнего человека в игру с такими сумасшедшими ставками? Лотте, надо бы выяснить. Такой союзник в этом гадюшнике был бы бесценен.
Годелот посерьезнел:
— Тогда его дело совсем дрянь. Только я уже рассказал тебе, как узнал от доктора все эти подробности. Они стоили мне его расположения. Я не уверен, что доктор Бениньо снова захочет толковать со мной по душам.
— Захочет, — со спокойной убежденностью кивнул Пеппо, — не сомневайся.
— С чего такая уверенность?
Оружейник усмехнулся одним уголком рта:
— Лотте, это мы с тобой один кусок хлеба на двоих делили. А Бениньо — другого полета птица. И если он вдруг подпустил так близко человека, который… не обижайся, Лотте… ему вовсе не ровня, то резон тут простой: он одинок. И он просто выбрал того, с кем ему не так зябко. А ты… Что тут скрывать, есть у тебя эта колдовская жилка. Я тоже сколько лет людей дичился, всех врагами считал, не разбирая. А ты сразу во мне брешь нашел… — Пеппо запнулся и добавил тихо и ровно: — Душа у тебя, Лотте, хорошая. Чистая. А после ручья из канавы пить не хочется. Так что подуется доктор и отойдет, держу пари. Да и не может он не знать, что над тобой тот же камень висит. А рядом с товарищем по несчастью всегда уютнее, чем в одиночку.
Слегка сконфуженный Годелот машинально нахмурился:
— Поглядим. — Он сделал длинную паузу, словно не зная, говорить ли то, что само просилось на язык. — Пеппо, ты тут недавно толковал, что все за Наследие грызутся, дескать, мир за холку взять хотят. А ведь первый, кому это по силам, — ты. Тебе не нужно для этого никого убирать с дороги. Ты — Гамальяно. А значит, Наследие это — твое. И по чести, дружище, мы не бегать от наших врагов должны. Мы должны их опередить и добыть Наследие целиком. Ты давай не отворачивайся, ты послушай! Согласно легенде, Гамальяно смогли обрушить на Европу эпидемию чумы, а потом остановили ее. Неужели исцелить одну пару глаз труднее?
Оружейник молчал, стиснув кулаки. Потом вздрогнул, будто от сквозняка.
— Может, и не труднее, — сухо отрезал он, — только где искать? Мы ничего не знаем о двух других частях.
Шотландец ударил кулаком по крышке бочки:
— А нам и не надо! Ты, главное, свою Треть береги. А я… я попробую с доктором столковаться. Он поможет, я… почти уверен.
Пеппо не ответил. Только медленно провел ладонью по твердому контуру ладанки под вестой, словно прислушиваясь к едва различимому шепоту. Годелот шагнул ближе и осторожно тронул друга за плечо:
— Эй… А ты что-то не слишком увлечен таким поворотом дела. Пеппо, — окликнул он настойчивее, — я знаю, заранее в чудо верить — как в бумажные сапоги обуваться, до первого дождя, но…
— Не в чудесах дело! — перебил оружейник. Запнулся и медленно обратил к товарищу незрячий взгляд. — Лотте, ты тут про моих предков рассказывал. Не знаю, сколько в этих легендах правды. Зато другое знаю. Чем бы ни был этот свиток — им не может владеть кто попало, пусть даже Гамальяно в тридесятом поколении. Это должен быть стальной человек, Лотте. И по-настоящему порядочный. Я не такой. Я сам себя в руках удержать не умею — куда мне за такие вожжи браться? Но если я что и могу сделать — так хоть не допустить, чтоб Наследие попало в руки другого сумасшедшего. И потому сберегу эту чертову Треть. По крайней мере, две другие без нее бесполезны. Кто знает, быть может, однажды найдется кто-то лучше меня.
Годелот несколько секунд помолчал, коротко сжал плечо друга и проговорил уже другим тоном, будто подчеркивая, что разговор пора перевести в иное русло:
— Как мы теперь будем связываться? Тайник у госпиталя раскрыт. И погляди ж ты на Орсо, змея крапивного. Пеппо, я порой думаю, человек ли он вовсе? Он умеет извлечь пользу из чего угодно. Марцино убили — он отлучки запретил. Я еще подумал: какого черта? А он, оказывается, уже за мной приглядывал. Знал же, что если я куда и побегу, такой запрет нарушив, — то только тебе весточку оставить. Доктор еще меня прикрыть попытался, да только Орсо не проведешь. Интересно, стрижи, что под крышей гнезд налепили, — тоже его шпионы?
Падуанец встал с ящика:
— Об этом подумать надо, Лотте. Росанну или Алонсо я снова просить о помощи не хочу. Они оба не понимают, насколько все серьезно.
Годелот поколебался:
— Пеппо… А вы с Росанной… ну…
Оружейник обернулся и вдруг расхохотался с искренним весельем:
— И ты туда же! Да ты-то не слепой, сам посуди: на что я такой девушке сдался? Росанна помогает мне так же, как Алонсо яблоками угощает. Просто по доброте.
Шотландец покусал губы. А потом слегка небрежно обронил:
— То есть… ты не будешь возражать, если я попытаю удачи?
Брови Пеппо дрогнули, а по лицу разлилось выражение такого упоенного окаянства, что у Годелота разом зачесались руки одним умелым ударом кулака вдребезги разбить эту чертячью ухмылку. Но