Но как она может сказать об этом отцу? Еда – это его подарок, знак его любви и внимания, и она не вправе отказываться от еды, если любит его. И так было всегда, сколько она себя помнит.
Одно из ее ранних воспоминаний относится ко времени вскоре после смерти матери, когда Кристина беспрестанно плакала. Джонни приготовил тогда свое коронное блюдо: макароны с сыром. Кристина успокоилась, съев их. Так еда стала залогом их любви.
– Эй, Долли, – сказал Джонни, – я ухожу. Делай уроки, а завтра мы отправимся гулять. Ну, как?
Она вышла из-за стола и встала рядом с ним. Ее удивило, что головой она уже достает до плеч Джонни. Вот те раз! Когда он уезжал, три недели назад, она не была еще такой высокой. Ее охватила паника, и она мысленно стала молить Бога, чтобы он не дал ей вырасти толстой, да еще и высокой. Она и так чувствовала себя достаточно громоздкой и неуклюжей.
Пока Джонни разговаривал шепотом с одним из телохранителей в соседней комнате, Кристина подошла к проигрывателю и взяла одну из своих последних пластинок – Перри Комо и Фрэнки Лейн. Через плечо она взглянула на блондинку, которая стояла перед зеркалом над камином и красила губы. На ней было вечернее платье, открывавшее плечи, а это означало, что она пользуется лифчиками без бретелек, которые Кристина видела в «Вог» и которые ей, видимо, никогда не придется надевать. Блондинка была тоненькая, как манекенщица, и, очевидно, поэтому нравилась Джонни. Это озадачило Кристину, поскольку отец, как ей казалось, хотел сделать свою дочь толстушкой.
Блондинка между тем еще больше озадачила Кристину. Она открыла сумочку, расшитую горным хрусталем, и вынула пузырек с таблетками. Подойдя к бару, она налила в хрустальный стакан джина, положила их в рот и запила. Кристина раньше видела, как она пьет таблетки и подумала, уж не страдает ли подружка Джонни головными болями или еще чем-то.
Кристина посмотрела на отца, стоявшего в большом холле, его фигура отражалась в полу из черного мрамора с золотистыми прожилками. Он разговаривал с человеком, который Кристине не нравился. Было в нем что-то смутно ее тревожившее. Например, эти вечные его попытки завести с ней разговор о том, что есть ли у нее поклонник, кто ее любимый киноактер. Ей становилось не по себе, когда она порой ловила его на том, что он разглядывает ее грудь. У него были странные тусклые глаза и блеклые светлые волосы, подстриженные так коротко, что голова казалась лысой. На лице виднелся шрам, и ей было любопытно, откуда он у него. Его звали Ганс, и он был ее телохранителем последние полгода.
На прощание Джонни крепко обнял Кристину, повторяя свое обещание устроить ей завтра особенный день, а она повисла на нем, будто не собиралась его отпускать. Она смотрела поверх его плеч на блондинку, стоявшую у двери, но та не обращала на нее внимания. В глубине души Кристина почувствовала то, чего раньше не испытывала: ревность и попираемое чувство собственности. Она знала, что осуществит свое тайное дело сегодня же. Потому что уже не в силах удержаться. Осуществить тайное дело – означало уйти из квартиры.
И не так уж трудно это было. Телохранители находились в доме не для того, чтобы ее удерживать, а для того, чтобы охранять квартиру от злоумышленников, поэтому они следили не за тем, кто выходит, а за теми, кто входит. Ей оставалось только дождаться, когда Уилл, сидевший на кухне и охранявший вход на черную лестницу, пойдет в туалет. Телохранители никогда не догадывались, что она ушла, потому что считали, что она в своей комнате, и не беспокоили ее. Проникнуть в квартиру было сложнее, но она нашла выход: когда лифт поднимался на их этаж, Кристина звонила по телефону из лифта, Ганс из прихожей шел в комнату, чтобы ответить на звонок. Кристина в это время проскальзывала в дверь, а Ганс думал, что по телефону не отвечают, так как ошиблись номером.
Она стояла в своей комнате одетая, и только фотографии, вырезанные из журнала и прикрепленные на стены, наблюдали за ней. Под взглядами Вероники Лейк, Риты Хейворт и восемнадцатилетней Элизабет Тейлор Кристина прикрепляла к густым рыжеватым волосам «невидимки», чтобы волосы от вечернего тумана не курчавились. Деньги в ее кошельке, пальто на ней. Надевая обувь, она выполняла последний пунктик своего плана: на одну ногу надевала мокасин, на другую – полуботинок и разнопарные носки. На ней такая комбинация выглядела скорее нелепо, чем смело, как ей бы хотелось.
Она подождала, когда наконец Уилл, пройдя через холл с мраморным полом, направился в туалетную комнату для гостей, стремительно проскочила просторную прихожую, краем глаз увидев в окне сверкающие огни залива Сан-Франциско. Оказавшись за дверью, она остановилась и перевела дыхание. На площадку выходили двери еще двух квартир: одну занимала Марта Кэмп и ее семья, в другой жили бывший сенатор и два его пуделя. Когда она убедилась, что никто ее не заметил, она торопливо подошла к лифту, нажала на кнопку и проскользнула внутрь кабины. Ее сердце бешено колотилось. Если отец когда-нибудь узнает…
Через неделю они отправились на переправу Тайбьюрон, на пароходе пересекли неспокойный серый залив. Стоя на полубаке, замерзшие и дрожащие, они смеялись. Кристина крепко держалась за отца, как будто желая никогда его не отпускать. Она любила ощущать его близость, близость сильного, крепкого мужчины. Когда она вот так крепко держалась за него, к ней возвращались и чувство собственного достоинства, и самоуверенность, которые покидали ее на время его отъездов. Каждый раз, когда Джонни вновь оказывался дома, с ней, Кристина снова начинала ощущать себя реальной, существующей и достойной существования.
– Мы едем вон туда, Долли! – сказал отец, указывая на берег. – Тайбьюрон.
И это название в его устах прозвучало так романтично и обещало столько приключений, как будто это Шэнгриля или Эль-Дорадо, а не просто берег залива Сан-Франциско.
Они захватили с собой пледы, корзину с едой, игру «скрэбл». Все это несли телохранители Ганс и Уилл, не спускавшие глаз с босса, но державшиеся в отдалении. От переправы Джонни и его дочь шли по главной дороге, потом свернули на проселочную и направились вдоль нее в тени деревьев. Воздух был свежий и морозный, пропитанный запахом соли и звенящий от криков чаек. Они искали место для пикника – Джонни выбирал не простое место, а особенное.
Наконец они нашли полянку на холме, где трава была подходящей, цветы – красивыми, ветер – не таким сильным, солнце – теплым и ласковым. Джонни расстелил плед и усадил Кристину, открыл корзину, расставил тарелки, разложил салфетки, вилки и ножи, поставил два хрустальных бокала. Все это он проделывал торжественно, называя ее madam, что очень ее забавляло. Еды было столько, что хватило бы на целую компанию, но они съели все: целого жареного цыпленка, соленые огурцы, вареные яйца, ржаной хлеб с плавленым сыром и выпили две большие бутылки молока, которые Джонни разлил в бокалы.