– Что же, Рыцарь, – сказал я, – альтернативу ты нашел – лучше некуда. Узнаю… Ох, эти альтернативы, исторически обусловленные, эти милые, славные ребята с засученными рукавами и «Лили Марлен» на губной гармошке…
Мы смотрели друг на друга всепонимающими глазами и усмехались совсем не весело, совсем не доброжелательно, а товарищи смотрели на нас, ничего не понимая, потому что это был разговор не для них, а для нас двоих; рискованная проба сил, но мне непременно нужно было дать Рыцарю понять, что вижу его насквозь с самого начала.
Но Уве-Йорген не остался в долгу.
– Ну как же! – ответил он, глядя на меня прищуренными глазами. – Куда предпочтительнее ваше любимое «авось» и «ничего», крик «ура» в последний момент и загадочная славянская душа, не так ли? Авось пронесет! Вот алгоритм ваших рассуждений, дорогой капитан! Но ответственность слишком велика, и, кстати, в свое время вы научились обуздывать это ваше «авось». Вспомните, капитан!
Я помнил; но, видимо, и он спохватился, потому что то, о чем мы говорили, не называя вещей своими именами, завершилось вовсе не в его пользу. И он тут же сделал заход с другой стороны:
– Так или иначе, капитан, спасибо за услугу, которую ты нам оказал, – разумеется, в соответствии с твоими гуманистическими принципами.
– На здоровье, – ответил я. – А какую именно услугу ты имеешь в виду?
– В те времена это называлось «взять языка», – сказал он, снова усмехаясь, и эта улыбка его мне не понравилась. – Я имею в виду девицу, которую ты привез на борт. Видимо, ты нашел с ней общий язык?
Тут он промахнулся, и я сразу же воспользовался этим.
– Ну, это-то было нетрудным, – сказал я. – Люди там, внизу, разговаривают на том же языке, что и мы.
Для пилота это не было новостью, но остальные члены экипажа не смогли скрыть удивления.
– Как так? – спросил Георгий.
– Я же говорил уже, по-моему, что нашел там старый корабль. Это наш, земной корабль, и люди на планете – потомки людей с Земли. Наши братья!
– Братья, – сказал Иеромонах и повторил еще раз, весомо и убежденно: – Братья. – И вдруг он встал, стиснул руки в кулаки, закинул голову. – Свершим, прилетим на Землю, и нас спросят… И спросил Бог Каина: где твой брат Авель? И ответил Каин: Господи, разве я сторож брату моему…
И на этот раз только мы трое понимали, о чем речь идет, но Рыцарь, происходивший из лютеран, знал писание, надо полагать, получше меня, а этот эпизод был знаком даже и мне, хотя в школе моей, естественно, не преподавали Закон Божий. И я подхватил, не дав пилоту опомниться.
– Ну понятно, Уве-Йорген, разве ты сторож брату моему, твоему, любого из нас – нашему брату? Нет, конечно, разве воин – сторож?
Рыцарь промолчал, и я почувствовал, что сейчас надо закреплять победу.
– Слушать меня! – сказал я командным голосом, чтобы напомнить всем и каждому, кто здесь капитан. – Задачи: найти Шувалова и оказать ему помощь, помочь установить контакт – это раз. Второе: разобраться, сколько населения и где оно. Объяснить людям положение и готовить к чрезвычайным мерам. На корабле останутся: доктор Аверов при всей научной аппаратуре и один член экипажа на вахте. Сейчас останется Гибкая Рука, потом, если он понадобится внизу как инженер, его подменит кто-нибудь другой. Все остальные – на планету. Там расстановка будет следующей: я направляюсь к тем, что живет в лесах. Питек и Георгий должны будут найти Шувалова, установить с ним связь и выполнять его указания. Уве-Йорген, ты будешь помогать мне. Связь с кораблем: в шесть, двенадцать, восемнадцать и ноль часов по корабельному времени. Предупреждаю: со связью могут быть помехи, внизу убедитесь сами.
– Ясно, – ответил за всех Рыцарь.
– У меня все, – сказал я.
– Когда вылет? – спросил пилот.
– Сколько времени вам нужно на сборы?
– Немного. Но я подумал вот о чем: перед тем, как покинуть корабль, ребята могли бы провести полчаса в Садах памяти. Зарядить аккумуляторы души, так сказать.
Я не нашел в этом ничего плохого.
– Добро, – согласился я. – Все?
– Да.
– Все свободны, – объявил я.
Я так и думал, что Рыцарь задержится. И он остался.
– Капитан, – сказал он негромко, подойдя ко мне вплотную.
– Слушаю.
– Ты и в самом деле совершенно уверен…
Я кивнул в знак того, что понял его.
– Совершенно? – переспросил я. – Нет, конечно. Тут и не может быть полной уверенности. Но не представляю, как мы можем допустить, что не сделаем всего возможного для всеобщего спасения.
– Ну, хотя бы такой вариант: мы сейчас летим на планету, в воздухе происходит катастрофа – и на поверхность мы прибываем уже в совершенно разобранном виде. Теоретически допустимо?
– Теоретически – да.
– А гибель Земли ты допускаешь, Ульдемир, хотя бы теоретически?
– Не хочу, – сказал я.
– Значит, страховка нужна?
Я знал, что он имеет в виду. И на сей раз был с ним согласен. В этом не было никакого противоречия. Нельзя было обсуждать возможность неудачи перед всем экипажем: когда люди готовятся выполнить тяжелую задачу, они не должны допускать и мысли о возможном невезении. Надо настроиться на игру, как говорили в мои времена. Но в себе я был достаточно уверен, да и Уве-Йорген, кем бы он ни был, оставался человеком долга, и я считал, что на него можно положиться.
– Хорошо, – сказал я. – Какую страховку ты предлагаешь?
– Я думаю вот что. В момент, когда наблюдения покажут, что вспышка назрела, надо, чтобы корабль все же выполнил свою задачу – независимо от всего остального. Такой вариант тебя устраивает?
– Да. Если только положение будет действительно безвыходным.
– Это установит Аверов с его кухней. Ты согласен?
– Установит-то компьютер, – сказал я, но рядом с ним будет Аверов. Ты что, хочешь замкнуть компьютер непосредственно на установку?
– Это полдела. Для того чтобы действовать, корабль должен выйти в атаку, ты это прекрасно знаешь. Меня ты забираешь с собой, хотя у меня рука не дрогнула бы.
– Гибкая Рука – тоже не из тех, кто струсит.
– Согласен. Сейчас они в Садах памяти. Давай через полчаса встретимся у Руки. Годится?
Я подумал, что Уве-Йорген и тут пытается овладеть инициативой. Но не было причины осаживать его, и я позволил себе лишь самую малость.
– Через сорок минут, Рыцарь.
Он кивнул:
– Я могу идти?
– Уве…
– Ульдемир?
– Почему ты не спросишь ничего о той девушке?
Я сказал так потому, что мне вдруг страшно захотелось поговорить о ней – с кем угодно.
Он покачал головой:
– У нас не было принято обсуждать с начальниками их личные дела. Понимать службу – великая вещь, Ульдемир.
Странные все же существовали между нами отношения, свободные и напряженные одновременно, дружеские – и в чем-то враждебные. Часто мы в своих словесных схватках бродили по самому краю пропасти, которую видели только мы одни; это было только наше – пока, во всяком случае. И, пожалуй, без этого нам было бы труднее.
– Разве службу кто-нибудь понимает? – улыбнулся я.
– Гм, – сказал Уве-Йорген.
– Прости, Рыцарь. Строй – святое место, не так ли?
– Именно.
– Значит… через тридцать пять минут, – сказал я, выходя.
* * *
Анна спала в моей каюте на широком капитанском диване – она даже разделась, как дома, и за это я опять мысленно похвалил ее. Я убавил освещение до сумеречного, сел в кресло и долго смотрел на нее – не как на желанную женщину, а как смотрят на спящего ребенка. Смотрел, не думая, не пытаясь ни опуститься в прошлое, ни подняться в будущее. Не думая о том, не произошло ли час назад между нами в этой самой каюте что-то непоправимое, потому что для каждого действия есть свое время, мы только не всегда верно угадываем его – или неверно вычисляем… Я просто смотрел, и мне было хорошо, как только может быть хорошо человеку. Тут, как и в спасении людей, нельзя было настраивать себя на возможность неудачи. Только хорошо, только хорошо могло быть – и никак не могло быть плохо.
Так просидел я полчаса. Потом встал и вышел, стараясь ступать неслышно. Жизнь, думал я, шагая по палубам тихого корабля. Она началась еще до того, как я родился, такая жизнь, и вот продолжается сейчас, через тысячелетия. Дела, дела – и любовь в антрактах. Перерыв на обед. Перерыв на любовь… когда-то все дела делались в перерывах любви. И, наверное, получалось лучше, а не хуже.
Но слишком серьезные дела у нас сейчас – жизнь и смерть. И если бы еще только наша… Но ты больше не уйдешь, Анна, милая, у нас теперь все будет пополам – и жизнь и смерть. Любая половинка этого, а больше нечего предложить тебе.
* * *
– Итак, Рука, корабль изготовлен к походу. Установка заряжена, звезда все время в прицеле, Аверов непрерывно следит за нею, а большой компьютер…
– Кто из нас инженер, Ульдемир, – спросил Рука, – и кто из нас лучше разбирается во всем этом? Может быть, ты хочешь, чтобы я объяснил тебе, как действует установка и как в это время следует вести корабль? Ты готов слушать?