Читать интересную книгу Шоу на крови - Анна Владимирская

Чепурной подключил микровидеокамеры к какой-то коробочке, коробочку — к ноутбуку. Открыл крышку, запустил программу, пощелкал клавишами.

— Гм! Неплохо, — хмыкнул он, вглядываясь в монитор. Там, отснятые с разных точек, бежали санитары, мелькали руки охранников, лежал на полу Саныч в тельняшке, в упор глядя в камеру нехорошим взглядом.

— Зачем это? — спросил Маркофф, косясь на ноутбук.

Олег похлопал его по плечу.

— На добрую память!

«Нуда, как же, — подумал Стив. — Небось найдется покупатель и на такую сцену, как приключение в дурдоме!»

Маркофф посмотрел на предприимчивого Чепурного с уважением. Выжимать выгоду из всего — это правильно. Ничего личного, только бизнес! Сам он жил по тем же принципам.

* * *

Музейную секретаршу Люсьену Баранову все называли Люськой. Есть такой тип людей: им сто лет в обед, а они все Люськи, Маньки и Клавки. Баранова не признавала обращения по имени-отчеству: а вдруг это сразу же ее состарит?! И все увидят, что ей под пятьдесят. А ключ к Люськиной откровенности находился в ее маникюре. Она со своими руками носилась, как иная женщина с бюстом. Да, двадцать лет молотьбы по клавишам печатной машинки «Ятрань» и последние пять по компьютерной «клаве» никуда не спрячешь от психотерапевта. Тем более от Лученко Веры Алексеевны. Ничто так много не рассказывает о людях, как их руки. Но и формой ногтя а-ля пико-стилет, и длиной, и заостренностью Люськин маникюр демонстрировал внутреннюю потребность секретарши казаться женщиной-вамп. Этот стиль дополняли иссиня-черные волосы, прямые и длинные, до лопаток, и выбор цвета для одежды музейной роковой женщины: аспидно-черный, кроваво-красный и лимонно-желтый.

Все это Лученко сразу же определила.

— О! Я вижу, у вас аппаратный маникюр? — завела она разговор на животрепещущую тему. — Это такая редкость, когда женщина умеет ухаживать за своими руками!

Люська улыбнулась, польщенная вниманием женщины-эксперта, и сразу ее полюбила.

— На это уходит масса времени и денег! — гордо заявила она.

Лученко подбавила восхищения в голосе:

— А чем такой маникюр отличается от обычного?

— Простите, вас зовут…

— Вера Алексеевна.

— Так вот, Вера Алексеевна, если честно, аппаратный маникюр в сто раз круче обычного с его ножницами, пилками и всякой доисторической ерундой. В аппаратном все процедуры выполняются при помощи тончайших инструментов! Все цивилизованно! Все супер!

— И никто не режет вам пальцы, — подыграла Вера.

— Профессиональный аппаратный маникюр, если честно, исключает порезы или мелкие трещины в обработке кутикулы, — авторитетно сообщила Люська, расцветая, как роза.

Ровно через три минуты такого разговора Баранова и не заметила, как стала охотно выбалтывать эксперту музейные секреты.

— Если честно! Вы меня не выдадите? — заговорщически пригибаясь к Вериному уху, спросила она.

— Что вы! Зачем? Мне просто нужно понять, что ночью произошло в музее и почему погиб охранник, — успокоила ее Вера.

— Тогда вот что я вам скажу! Если честно! — Люська стала сыпать последними музейными сплетнями, как из рога изобилия.

Она была «слугой двух господ» — секретаршей директора Горячего и его зама Лобоцкой — и умело лавировала не только между ними, но и во всем музейном муравейнике. Обо всех сотрудниках она насплетничала целый вагон с прицепом. Не осталась в стороне ничья личная жизнь. Причем факты так густо пересыпались домыслами, что даже многоопытная Вера дивилась Люськиному умению слагать байки. Из них следовало, что женщины музея делились на три категории: старые девы — они же синие чулки, брачные аферистки и удачливые стервы.

К старым девам относились Суздальская и Элькина. Олесе Суздальской мужчина как таковой не требуется. Почему? Да потому что она замужем за музеем. «Она фанатка! — решительно заявила секретарша. — Ради музея готова не есть, не спать, одеваться во что попало! Лишь бы только копаться в книжках по искусству, смотреть картины в экспозиции и в фондах и сочинять экскурсии». Ясное дело, Баранова такой фанатизм не одобряла и относилась к нему скептически.

Вторая старая дева, Флора Элькина — наоборот, мечтала выйти замуж, но никто не брал. Беда ее в том, что она воспитана маменькиной дочкой! Девственность свою хранит для первой брачной ночи! А кому нынче девственность нужна? Вот и не может никого подцепить. Сейчас ведь как: через десять минут оба в койке! Без этого замуж никто не возьмет! Девственность сегодня бросовый товар, разве что найдется гурман…

Затем Люська перешла к брачным аферисткам. Первой в их ярком ряду находилась Лера Аросева. В свои тридцать лет Валерия Станиславовна успела трижды побывать замужем. Уже один этот факт дает повод к глубоким сомнениям! Лера в музее, если честно, с восемнадцати лет, и ее мужья прошли перед бдительным оком Барановой. Первый — студент-математик, учился вместе с Аросевой в университете. И хотя они числились на разных факультетах, математический муж (то ли Жорик, то ли Юрик, точно секретарша не помнила) буквально пропадал вместе с Лерой на музейных экскурсиях. Потом там случилась какая-то история, кто-то кому-то изменил, и Лера его выставила. Вторым ее мужем стал москвич, то ли Шурик, то ли Витек, но Валерия в Москву переезжать не захотела. А муж не хотел уезжать из столицы. Вот так брак на расстоянии побыл-побыл, да и иссяк. Третий муж, бизнесмен, вроде бы уже семь лет держится. Из последних сил, видать. Она ему сына родила, наследника. С мужем-бизнесменом Аросева весь мир объездила. Но кто знает, надолго ли его хватит!

К удачницам Баранова отнесла шефиню, Римму Карповну Лобоцкую. Удачно вышла замуж за чиновника, да еще за депутата, да еще с такой страшненькой внешностью… Тут Баранова перешла на свистящий шепот и поведала Вере о том, что у Риммы прозвище Лобок. «Ни одного мужика мимо себя не пропустит! — торопливо шептала она на ухо собеседнице. — Такая уж у нее потребность! Ну, вы понимаете!»

Когда секретарша стала говорить о последних событиях, Вера навострила уши. Баранова тоже заметила, что в музее явно что-то происходит. Сперва всюду шнырял милиционер Ромка Гаркавенко. Причем так моменты выбирал, когда Люсьена отлучалась. Например, приехал из министерства проверяющий, застрял у Лобоцкой в кабинете. Римма приказала: «Подай нам кофе с конфетами! А сама сходи на полчаса, перекуси». Люсьена и пошла. Плов съела, соком запила. Возвращается, а тут такое! Оказывается, пока Римма с проверяющим из министерства… Здесь секретарша показала неприличным жестом, что именно происходило в кабинете замдиректора. «Их застукал этот мент, Гаркавенко, представляете?! Ввалился в самый неподходящий момент! Какие-то глупости спрашивал про сигнализацию! Лобок после этой истории прямо взбесилась: рвет и мечет!»

Потом у Горячего в кабинете тоже неприятный случай произошел. Тут один режиссер известный зашел договориться о съемке клипа… Вы только не… Сейчас в музеях всякие мероприятия полезные проводят… A-а, мне-то что. Ну вот, только достал конверт, только Никита Самсоныч стал зеленые пересчитывать — опять откуда ни возьмись мент этот, Ромка-идиот, влез! Что-то хотел неотложное по дежурствам выяснить! Но, если честно, наверняка подглядывал. Уж как директор разорялся, грозился Ромкиному начальству нажаловаться!..

— Нажаловался? — спросила Вера, заранее зная ответ.

— О чем вы говорите! — захихикала Люська. — Если честно! Это ж ему пришлось бы признаваться в получении взяток зелеными, чисто условными валютными деньгами. Он же не настолько глуп.

По Люськиным рассказам выходило, что Ромка-охранник всем порядком надоел. Всем сотрудникам музея отравлял жизнь своим подглядыванием и подслушиванием. Резюме секретарши было жестоким в своей откровенности:

— Вера Алексеевна! Вы можете думать что хотите, но после того как Ромка в сундуке задохся, мы облегченно вздохнули! Уж очень он всех достал! Гаденыш!..

— Значит, Гаркавенко умудрился многих настроить против себя. Или был кто-то, кому от него досталось больше других? — уточнила Вера.

— Вы намекаете… Могли кто-то из наших его грохнуть? — Баранова почесала острым красным ногтем макушку. — Если честно! Я думаю, любой мог. Говорю же вам — достал, всех достал, скотина милицейская!

Вера вышла от секретарши в задумчивости. Но она не собиралась уподобляться детективу и подлавливать музейщиков на каверзных вопросах. Она доверяла своему чутью и потому пошла по музею туда, куда ноги ее сами несли. Все, что ей было нужно, — походить и послушать, вникнуть в обстановку, ощутить витающее в воздухе.

Окружающим казалось, что она просто проводит время среди людского муравейника. Ходит, смотрит, разговаривает на любые темы, шутит, улыбается. И невозможно было понять, что для нее это и есть самая напряженная работа, наивысшая форма вживания в проблему. Она вся, как чувствительная радиостанция, настраивалась то на одну, то на другую волну. Малейшие нюансы обстановки впечатывались в ее память. От ее внимания не ускользал ни один штрих в поведении людей, не упускалось ни одно оброненное слово. Ни один жест, ни одна улыбка, ни один взгляд окружающих не выпадали из общей стратегии человековедческого исследования доктора Лученко.