Читать интересную книгу Осада Азова - Григорий Мирошниченко

– Знаешь, подлая, не хитри! Пестрых и кривых речей не веди со мною!

Марина клялась, что не знает Ядвиги Жебжибовской.

– А Констанцию Конецпольскую знаешь? – допыты­вался атаман. – А Ванду Блин-Жолковскую знаешь? Кто у нее пьет, ест с утра до вечера, кого на какие дела подбивает, – знаешь?

– О, Езус! – взмолилась Марина. – Не знаю. Убей, не знаю!

Тогда и спокойный до тех пор атаман не выдержал. Глаза его широко раскрылись, зло засверкали, лицо залилось краской, челюсти скрежетнули и сжались. Наум Васильев выхватил саблю, согнулся, словно корчась в судорогах, и пошел на Марину. Она попятилась, стала отходить в угол. Локтями уперлась в стены, съежилась, словно кошка, сверкая глазами.

– Вот какова будет моя любовь! Я изрублю тебя, подлая!

Он занес остро сверкнувшую саблю над ее головой, но, вспомнив, что цепь злодейская еще не распутана, остановился.

Тихо вздохнув, она выпрямилась. На ее белом лбу выступили крупные капли пота.

Марину снова отвели в тюрьму.

Казакам Жибоедову и Захватаеву атаманом Васильвым было велено тайно и скрытно скакать одвуконь в Астрахань – добыть Ядвигу Жебжибовскую. Голощапову да Горбуну елико возможно скоро скакать в Казань – добыть Констанцию Конецпольскую. Белокопытову и Белоусову ехать в Черкасск – схватить Ванду Блин-Жолковскую.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

С Украины прибыло на Дон разбитое и голодное Запорожское войско в две тысячи человек. Привел его Дмитро Гуня[4]. Войско шло от села к селу, кормилось чем попало и радо было тому, что давали ему обездоленные, вконец разоренные крестьяне.

Дмитро Гуня, широкоплечий, статный казак с черными, молодыми и озорными глазами, привел повстанческое войско на Дон в надежде послужить вместе с братами, донскими казаками, земле русской.

На Украине ему приходилось отбивать набеги султанской Турции, разбои крымских ханов, которые непрерывно уничтожали украинцев, уводили их в плен, наполняя ими рынки Ближнего Востока и Африки. Паны разоряли их, притесняли, убивали.

«С кем же идти? – спрашивал Дмитро Гуня своих товарищей. – На кого опереться? Кто протянет нам руку помощи? Кто поможет нам спасти себя от гнета и многочисленных врагов?»

Ему отвечали: «Быть нам вместе в крепком единении с русскими людьми. Иного пути у нас нет. Мы давно в дружбе с донскими казаками. Мы терпим и беду, и горе всякое вместе. И они терпят с нами и беду, и горе. А враги у нас одни и те же. Мы вместе сражались с турками и татарами, вместе ходили в смелые морские походы, на утлых челнах добирались до Константинополя, нагоняя ужас на турецких султанов. Мы вместе ходили в Кафу, Синоп и Трапезонд, брали Азов – кровью скрепляли дружбу, и быть нам в той дружбе вечно».

Всем помнилось, как еще Сагайдачный вместе с донскими казаками нанес поражение под Хотином стопятидесятитысячной турецкой армии Османа II и тем спас Украину и Польшу от турецких захватчиков.

Дмитро знал, куда он вел запорожских казаков.

«Кусок хлеба донцы дадут, не обидят, а мы им тоже подсобим, – говорил Гуня. – Панской Польше мы никогда не покоримся, приют на Дону всегда найдем».

Донские атаманы и казаки, хотя и самим не сладко жилось, встретили запорожцев дружески, тепло…

Татаринов сказал:

– Без соли, хлеба не бывает обеда! Тащите, донцы, хлеб, сало, казаны поглубже да ложки побольше. Будем рады потчевать друзей и братьев всем, чем сами богаты!

– Хлиб – батько, а вода – мати, – засмеялся Дмитро Гуня, – отныне будемо заодно казаковати. От дальней дороги едва не поросли у нас бычачьи роги. Да пузо-то зовсим не мешок: що не всыпь – не выпадае! У нас на Украине бить та лаять казака есть кому, а годувать некому! Там нам нема, де систи, и нема, що исти. Мы-то у вас приют теплый находили. Рады.

Донские атаманы низко раскланялись с казаками, сидевшими у стен крепости. Иные из приехавших держали в поводках тощих коней, иные сидели на запыленных телегах, иные устало склонялись на мешки с пожитками, которые притащили на своих горбах.

Впереди других, возле башни, сидел казак в лохматой шапке. Его тело прикрывало сермяжное рубище. Кулачища – огромные, черноземные, потрескавшиеся от работы и солнца. Глаза, широко открытые, задумчивы. И думка в них давняя, заветная: найдет ли он счастье свое здесь, на Дону, среди кровных братьев, позабудет ли навсегда, как, бывало, маялся, тужил да голодал на Украине, или еще искать своей доли придется.

Над казаком небо широкое, голубое, солнце веселое, теплое, и Дон тут же, почти у ног, течет, – экая широта. Казак не знает еще, что на Дону всяко бывает – и легко, и тягостно. Не знает он, что на Дону люди живут иной раз травой, иной раз водой и солнцем…

Вскоре донцы выкатили казаны, подвесили их на треноги, влили воды по мере, развели костры. Бабы засуетились с рыбехой – первой едой для себя и для гостя. Запорожцы вокруг ходят или сидят, приговаривают:

– Борщ без каши – вдовець, каша без борщу – вдова.

– Вари казак воду – вода буде, вари пшено – каша буде!

Зашипело кругом, задымило, затрещало. Пошли гулять запорожские шутки:

– Мы люди прости: хлиба скибку, сяку-таку рыбку, сала шматочок, соли дрибочок та горилочки чарчину. Заморюся, чхну, та й знов почну!

– А я вот, як молодым бував, то сорок вареникич идав, а теперь хамелю-хамелю и насилу пятьдесят умелю…

Казак в лохматой шапке достал кисет, трубку с тютюном, стал высекать кресалом огонь из кремня:

– Эх, мать ты моя, люлька не курится – мабудь жинка журится! Эх, прощавайте, днипровски пороги, де походили мои билы ноги!.. Эх…

Донцы угощали запорожцев душевно. Для такого случая и чарка нашлась, и беседа пошла веселее.

Над котлами дым кружит, взвивается. Донцы слушают про то, какое лихое житье настало на Украине.

С Богданом Хмельницким учинилась несказанная беда. Проклятый шляхтич Чаплинский захватил хутор Богдана, разграбил хозяйство, похитил его жену, десятилетнего сына засек, а самого Богдана сейм лишил должности войскового писаря и перевел в сотники.

– Да то все еще не беда, – говорил Гуня. – Мы не можем согласиться с тем, что шляхетский сейм утвердил новую «Ординацию войска Запорожского». А той ординацией реестровое казачество сократилось до шести тысяч человек. Кто из казаков не попал в реестр, должен опять всунуть свою шею в шляхетское ярмо. На вечные времена захотелось панам сгубить да похоронить добытые нами да нашей кровью все вольности, выборность старшины и казацкого суда. А начальством над реестровым казачеством стала одна шляхта, от которой никому нет милости. На Днепре восстановилась крепость Кодак, и в той крепости поставлен польский гарнизон. Что делать?

Рассказал Дмитро Гуня и о восстании, что волной прокатилось по всей Киевщине, Полтавщине, Черниговщине.

– Павлюк Павел Федорович крепко держал с донцами дружбу, не рушил ее нигде. И вы, – говорил Гуня, – всегда твердо стояли на той святой дружбе. Но вот ныне Павлюк, одержав немало побед, казнен в Варшаве на той площади, где был казнен Северин Наливайко.

– Недобрые вести, – с глубоким сожалением сказал Татаринов.

– А куда подался теперь Богдан? – спросил Алексей Старой. – Мы с ним крепко братались…

– Засадили в тюрьму, грозили смертной казнью, да испугались паны, выпустили под залог старшин. После ординации нам тяжко стало, – кто пожалел врага, у того жена вдова. Старались мы много. И сгинуло нас порядком. Но Богдан не потерял веры в свободу украинского народа…

Особо низкий поклон Богдан передал славному Донскому войску, особый поклон – Алексею Старому, особый – Михаилу Черкашенину, Ивану Каторжному, Науму Васильеву, Михаилу Татаринову. Богдан наказывал Дмитру Гуне, чтоб вспомнили на Дону Федора Ивановича Фролова, донского атамана, с которым ходил он, Богдан, под Хотин.

«Знатный старшина в генеральной баталии с турками отличился выше многих, – говорил Богдан Гуне. – Глава его была усечена в шатре турецкого сераскира-командую­щего. Турки торопились послать голову султану, да не успели: донцы и запорожцы нагрянули лавой, разбили турецкий лагерь и нашли голову Фролова в опустевшем шатре. Мы думали тогда, где предать погребению Фролова – на Дону или в Киеве? И порешили вместе в знак кровной дружбы присовокупить голову к телу и похоронить Фролова в Киеве, у входа в Лавру. И доселе лежит в Киеве надгробная плита с надписью: «Славного Донского войска знатный старшина Федор Иванович Фролов».

Атаманы Дона и простые казаки слушали Гуню, вожака запорожских повстанцев, с кровным участием. Недобрые вести не радовали донцов, они понимали беды Украины, как свои собственные.

А когда Дмитро Гуня сказал, что польские католики насаждают унию, чтобы вконец извести православную веру, атаманы возмутились и послали проклятия на голову короля польского.

– Закинули король польский, папа римский высоко, а падать придется низко.