Читать интересную книгу Осада Азова - Григорий Мирошниченко

– Ты, старик, что-то не то…

– Панну Ядвигу Жебжибовскую, – продолжал Смага, – своим иждивением словно когтями держит краковский кардинал, нунций католической церкви в Варшаве и сам римский папа Павел Пятый! Ядвигу Жебжибовскую хорошо знает Рим! Не осердись на меня, атаман, одним вам она неведома… А знать ее ох как надобно.

– Стало быть, – задумчиво спросил атаман, – Ядвига Жебжибовская в Астрахани продолжает дело Марины Мнишек?

– Истинно! Уразумел.

– Стало быть, сидя в Астрахани, иждивением короля и папы римского она готовит земле нашей измену и под­чинение отечества польскому королю?

– Истинно!

– Стало быть, Ядвига Жебжибовская хочет того же на Руси и у нас на Дону… чего хотели самозванцы?!

– Воистину того же, – сказал старик.

Свечи догорали. Прозрачные восковые слезы скатывались в медные подсвечники.

– Да! – сказал Васильев. – Зело запутано дело, а распутать следует. Только какое же касательство к сему делу имеет Марина Куницкая?..

– Прочтешь письмо – тогда все в толк возьмешь. Братья Тимофей и Корнилий Яковлевы восстали против атамана Татаринова?

– Было! В крепкой тюрьме сидят…

– Знай: смута в Азове пошла по Маринкиному воровскому заводу. Маринка и ныне заодно с Ядвигой Жебжибовской. Вот тут все и сказано.

– А Ксенофонт, в блуде с Маринкой замешанный? Кто ж Ксенофонт тогда?

– Ксенофонт? Изменник! Вторым Ивашкой Заруцким захотелось стать. Ивашку с воренком на кол посадили, и Ксенофонта на кол посадить надобно, измена Ксенофонта вся вскоре сыщется! Теперь ты не мешкая действуй! Медлить теперь никак нельзя.

Васильев подошел к железной двери, щелкнул тяжелым засовом. Железные створки распахнулись, и он крикнул в темноту:

– Э-гей! Казаки! Кто там на стене! Не мешкая зовите-ка сюда атамана Алешу Старого! Живо будите есаула Ивана Зыбина, есаула Федора Порошина да тюремного ключника Акима Тетерю. Живо!..

На зеленый бархат стола крадучись взобрался мышонок. Он прислушался, насторожив ушки, принюхался. Поводя тонкими усиками, мышонок встал на задние лапки, куда-то всмотрелся. Потом он живо облизал одну розовую лапку, другую, сердито подернул усиками и, тыча острым носом в строчки письма, побежал к чернильнице.

Васильев посмотрел на глупого мышонка. Дверь скрипнула, и мышонок, как легкая пушинка, слетел со стола. Смага рассмеялся.

– А ты, атаман, говоришь, что все у нас останется в тайне. Великих тайн нигде не скроешь. Вот он, хвоста­тый, выскочит на улицу и понесет, и понесет…

– Не понесет, – смеясь сказал Васильев.

Вошли сильно промокшие Алеша Старой, есаулы, протирающий глаза ключник.

– По какому делу надобны? – спросил сонный Аким Тетеря.

– Садитесь, – сказал атаман, – читайте! Тебе, Алексей Иванович, читать письмо татарской да польской вязи, тебе, Федор Иванович, – турецкой, а тебе, Иван Зыбин, читать персидскую вязь.

В тяжелые медные светильники поставили новые свечи. Вишенные своды озарились, и дрожащая тень распятого Христа переместилась со стены под своды.

Есаул Зыбин прочитал письмо турецкое и озабоченно сказал:

– Нам, братцы, на Дону грозит коварная гибель…

– Ой ну?! Кто начернил сие письмо? – спросил Алексей Старой.

– Сие письмо писано в Багдаде именем султана Амурата ближним его военачальником силистрийским пашой Гуссейн-Делией, адмиралом Пиали-агой, да Калаш-агой, да Магомет-агой.

– И что они там начернили, бусурманы? – спросил Васильев.

Зыбин, читая, тут же переводил:

– «Казаки Дона почитались всегда храбрым и сильным войском. Это ведомо издавна в других странах. То лишь польские люди да бояре русские объявляют вас ворами да разбойниками, выдумывают про вас разные побаски. А выдумки сии показывают одно зло и ненависть к весьма храброму народу. Особо вас укоряют за то, будто вы все – беглые люди. И хотя то, быть может, и подлинно, что вы принимали к себе на Дон россиян, поляков, купцов проворовавшихся, которые искали у вас прибежища, однако сие не препятствует тому, чтобы вас, храбрых казаков, не можно было бы почитать за древний воинственный народ. Нам ведомо, что многие из вас жили на днепровских порогах – прозывались запорожскими казаками и от польского притеснения бежали на Дон. Польское утеснение видно всюду: на Дону, на Днепре, в зем­ле русской. Поляки хотят распространиться ныне по всей Руси, захватить себе многие вотчины на Украине и в других местах. И хотят они распространить всюду католическую веру, чтобы привести вас в совершенное подданство, отяготить всякой работой, подчинить своей власти и держать вас, сиятельных рыцарей, в вечном послушании. Русь терпела от польского шляхетства всякие обиды. И одному ли, многим запорожским гетманам, донским атаманам польские короли рубили головы в Варшаве, в Кракове, в Сандомире? И единожды ли вы, храбрые казаки, приходили от того в самое крайнее огорчение?.. Вам не найти себе лучшего покровителя и друга, окромя турецкого султана Амурата да крымского хана. Да вам, слепые рыцари, и невдомек, что в Астрахани (а нам то давно и доподлинно ведомо) хотят истребить вашу веру, а вместо нее поставить свою, польскую. Поглядите-ка в урочный час в окно пани Ядвиги Жебжибовской, с того окна отменно видна Варшава. В Казани творит горячую молитву Констанция Конецпольская. В Черкасске-городке – Ван­да Блин-Жолковская. В Азовской крепости и днем и ночью молитву совершает и от Христа вас, елико может, отвращает кроткая и благодетельная в блудстве с казаками панна Марина».

– Куницкая! – воскликнул, широко раскрыв глаза, Старой. – Выходит, и в крепости змея ползает…

– Выходит, так! – сказал Васильев. – Гей, ты, казак на стене! – крикнул атаман снова, раскрыв двери. – Ве­ли-ка тотчас же казакам первого куреня – Голощапову Ефрему да Горбуну Якову – седлать коней! Казакам второго куреня – Жибоедову Анкудину, Захватаеву Елисею – седлать коней! Казакам третьего куреня – Белокопытову Лавру, Белоусову Захару – седлать коней!

Казак с ружьем выслушал атамана, слетел вниз по лестнице и побежал к куреням.

– Великое диво! Турецкие военачальники, – с гневом сказал есаул Иван Зыбин, – сулят нам мир да вечную дружбу. «За нашу верную дружбу верните нам без всякого кроворазлития нашу крепость Азов. А мы вас за то будем всегда награждать щедро и прославлять во всех землях и странах, а не покинете Азова – быть вам от нас всем побиту, а трупам вашим гнить в земле».

– Больно хитры. Слава за храбрыми казаками не бегает. Она с нами рядом живет, – сказал Смага. – То самозванцы бегали к запорожцам за их острой саблей и славой. То лжецари в своей корысти домогались славы донских казаков. То захватчики царских тронов да блестящих корон – Владиславы, Сигизмунды – с привычной ложью искали нашей защиты… Турецкий султан да римский кардинал в кровавой шляпе с белым пером завидуют нам и прельщают нас. А мы на те прелести не гораздо быстры и охочи. Вот так-то!

– Верно, – сказали все.

– Пора бы нам, казакам-атаманам, извести крамолу да без всякой шаткости служить, как прежде бывало, правдой и верою одному Русскому государству. Такую службу в пример показали многие люди русские. Наша история писана не на страницах древних книг, а на полях битвы. И не пером она писана была, а нашей острой саб­лей.

– И то верно, – сказали все в один голос. – Теперь же следует допытать Марину Куницкую. Пытать подлую – все скажет!

В татарском письме крымский хан Бегадыр-Гирей призывал донских казаков к дружбе с крымцами и к войне с поляками. Крымскому хану нужен был полон украинский. За тот полон дорого платили в турецком Стамбуле, да в персидском Багдаде, да в гишпанском Мадриде.

В персидском письме другое писалось, – самый ближний шахов человек тоже возносил казачью храбрость. Возносил за то, что их храбростью который год на суше и на море побивается несметная турецкая сила и вражье войско. От той казачьей храбрости неспокоен султан Амурат, воюя под Багдадом.

Персидский шах Сефи I обещал щедро жаловать казаков за их верную службу. И просил их шах ехать вскоре к нему в столицу Исфагань, а оттуда, взяв от шаха жалованье, ехать наскоро в Багдад для битвы с ненавистным турецким султаном и для верной защиты города. Обещал шах и кормить, и поить, и одевать казаков, и порох, и свинец давать бесплатно.

– Хватай деньгу! Прельщайся – не хочу, – бойко и весело сказал есаул Порошин. – Ядвига Жебжибовская именем короля польского Владислава призывает нашу Марину Куницкую превзойти делами Марину Мнишек.

– «…Шведы осели в Новгороде, – писала Ядвига, – поляки окрепли в Смоленске, татары пбеспрестанно воюют Русь… Голодом мучимые крестьяне и холопы бродят толами по Руси, едят траву, мертвечину, едят дохлую псину, конину, кошатину, едят с дерева кору дубовую. Марина, – писала Ядвига Куницкой, – то взошло уже в давний обычай и до сих мест не перевелось на Руси людям ясти друг друга. А ноне не токмо на Руси, – на Дону, в Казани и в Астрахани многие люди подыхают голодной смертью. Вот и приходит для нас удобный момент!»