с ним. Она жила в его покоях. В его памяти и его сердце. И в молитвенных башнях на берегу озера Донджи, где он, кажется, проводил всё время, свободное от государственных дел, позабыв об охоте, прогулках и прочих императорских развлечениях. Он утратил ко всему этому интерес. Ему нужно было только одно – быть рядом с Хэ Су. Остальное просто не имело смысла.
Казалось, его душа разлетелась в пыль, сердце остыло, и в телесной оболочке остался только разум, который существовал сам по себе и правил страной, не опираясь на чувства. И всё-таки что-то болело внутри, что-то не давало ему покоя, даже мертвенно-холодного, как выглаженный его ладонями нефрит. Болело уже тысячу лет.
Но раз сердце умолкло, а душа умерла – тогда что?
Упрямая надежда? Отчаянная вера? Последняя волчья клятва верности?
Если всё это – всё, что сейчас происходило с ним, что окутывало его пеленой воспоминаний и воскресших ощущений, – не было очередным лживым сном, тогда его надежда была не напрасной, вера – не слепой, а клятва вот-вот должна была исполниться…
Ван Со очнулся, запнувшись о широкую каменную ступень, едва видневшуюся в траве. Лестница, ведущая на веранду ханока, невысокие белёные перила и фонарики по краю крыши живо напомнили ему о той ночи, когда он поджидал Хэ Су, чтобы подарить ей на день рождения глоток свободы и звёздную россыпь. Тогда она приняла его руку с тенью лукавой улыбки на строгом лице, а потом так смотрела на него, там, у сонной воды, что он путался в словах и лишь любовался тем, как она склоняет голову к плечу, слушая его наивные рассуждения о звёздах, как растерянно дрожат её ресницы в ответ на его приглашение увидеться у озера, как идёт ей оливковый шёлк с вышитыми золотистыми бутонами…
Его воспоминания о прошлом с течением времени, с переходом в каждую новую жизнь выцветали, как небо в знойный полдень. Он сам без сожаления отпускал их и уже не помнил пристально ни презрения к клану Кан, ни жажды любви матери, ни ненависти к Уку. Но всё, что касалось Хэ Су, он помнил так тонко, так отчётливо, как будто это произошло не тысячу лет назад, не в прошлой жизни и не вчера – только что. И он, не стараясь искать, всюду находил это прошлое. Или оно находило его, вернее, не желало отпускать. Потому что этого не желал он сам.
Когда нога его коснулась первой ступени, лестница вдруг озарилась мягким размытым светом – прямо до входных дверей. Ван Со недоумённо посмотрел вверх, ожидая увидеть фонари с датчиками движения, но вместо этого встретил улыбку луны, что наблюдала за ним сквозь прореху в тучах.
Эта полная наливная луна улыбалась ему, как раньше, но в её улыбке, такой болезненно знакомой, больше не было неизбывной печали – она источала тепло и… обещание. Луна ждала, ласково глядя на него с высоты небес, и, вторя Чжи Мону, спрашивала, только безмолвно: «Что же ты медлишь? Иди! Иди…»
И Ван Со, кивнув ей, легко поднялся на веранду.
Ещё на несколько шагов выше и ближе к своей Луне.
***
Стоило Ван Со переступить порог, как его окутало ясное, томительное ощущение присутствия Хэ Су. Если в саду оно едва угадывалось, то в доме усилилось настолько, что вытеснило остатки сомнений и превратилось в уверенность.
Она была где-то здесь, в одной из этих спящих комнат – Ван Со это чувствовал, безошибочно и живо, как собственное сердцебиение, рванувшее в груди. И, как только что в саду, захотелось бежать по коридорам, звать Су, распахивая двери… Но вместе с этим его сковало острое чувство счастливого предвкушения. Теперь, когда Ван Со знал, что всё позади и он вот-вот увидит любимую, это предвкушение охватило его в прощальном объятии, и он сдался, позволив ему продлиться ещё немного, одновременно наслаждаясь им и мучаясь.
Выскользнув из обуви, Ван Со неслышно двинулся по коридору, а за ним повсюду следовали воспоминания. Здесь тоже всё было, как во дворце: мебель, вазы с цветами, где, по счастью, ему не встретились пионы, картины на стенах и даже дверные ручки, которые он задевал походя, каким-то шестым чувством определяя, что там, за этими дверьми, никого нет.
Миновав зал для чайных церемоний, наполненный тонкими ароматами засушенных трав, листьев и цветочных лепестков, Ван Со увидел приоткрытую дверь – и сердце его ухнуло куда-то вниз, а потом вернулось и надсадно застучало в ушах.
Она там. Точно там!
Шаг. И ещё один, последний…
Коснувшись металлического кольца, Ван Со замер, на миг закрыв глаза.
Неужели его бесконечные скитания по мирам и эпохам закончились? Неужели прошло то время, когда тоска непрестанно вгрызалась в его душу, а сердце обливалось кровью? Когда он пытался искать убежище в воспоминаниях, но всякий раз ему становилось только хуже, потому что неизбежно наступал момент возвращения в реальность.
Неужели он наконец-то пришёл к истокам ручья, преодолев дорогу длиною в тысячу лет?
Выдохнув остатки душевного сумрака, Ван Со шагнул в комнату, озарённую янтарным сиянием свечей, и, не справившись с внезапной слабостью, прислонился спиной к дверному косяку.
Эта комната поразительно походила – нет, она была той самой комнатой, где однажды, очнувшись от ядовитого сна, он обнаружил рядом Хэ Су. Где она стала его. Навсегда – только его.
Его изумлённый взгляд скользнул по знакомой бежевой штукатурке стен, зелёным оконным рамам, резной мебели из отполированного дерева, белоснежному облаку футона на тёмном полу и… замер на маленькой фигурке, прикорнувшей в изножье постели у стены.
Ван Со почувствовал, что не держится на ногах.
Это была она.
Его Су.
Он вжался в дверной косяк, закусив стиснутые в кулак пальцы, чтобы не закричать и не напугать её.
Неужели…
Сам не свой от потрясения, Ван Со хотел броситься к Хэ Су, подхватить её на руки, прижать к себе, но лишь несколько минут спустя смог оторваться от стены. Он приблизился к спящей девушке и опустился на футон перед ней, краем помутившегося сознания отмечая, что точно так уже было… когда-то…
И как тогда, Хэ Су мерно дышала, обняв колени, прикрытые мягкими складками молочно-голубого сарафана. Её длинные распущенные волосы струились по плечам, зябко подрагивающим под тонкой ажурной кофточкой, хотя в комнате было очень тепло.
Видимо, Хэ Су снилось что-то нехорошее, потому что она хмурилась и её слипшиеся от невысохших слёз ресницы подрагивали. Под глазами у неё залегли тревожные тени, а болезненно бледная кожа щёк будто светилась,